"Русская мысль", Париж, N4291 04.11.99: РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ. Изгнание в вечность: Григорий Бонгард-Левин. "Мой друг! Мой брат! Мой звук в пустыне!" (Константин Бальмонт и Иван Шмелев).

В 1985 г. издательство "Художественная литература" обратилось ко мне с просьбой подготовить новое издание переводов индийской классики: драм Калидасы и "Жизни Будды" Ашвагхоши, выполненных Константином Бальмонтом и выпущенных издательством Сабашниковых в Москве в 1915-1916 гг. Я сразу же отправился в рукописный отдел Ленинской библиотеки, чтобы ознакомиться с фондом издательства Сабашниковых и архивными материалами Бальмонта. Вскоре судьба свела меня с дочерью поэта Ниной Константиновной Бруни-Бальмонт (1900-1989), которая не только показала мне письма отца, но и посоветовала поговорить во Франции с людьми, которые лично знали поэта. Через два года в Париже я встретился с дочерью генерала Деникина писательницей Мариной Антоновной Грей и с дочерью Бориса Зайцева Наталией Борисовной Зайцевой-Соллогуб. Позднее в предместье Парижа в Нуази-Ле-Гран, где последние годы провел Бальмонт и его жена Елена Константиновна Цветковская, я несколько раз беседовал с Марией Николаевной Якимовой, которая была дружна с поэтом и была свидетельницей его трудной жизни в период немецкой оккупации (Якимова и ныне живет в Нуази-Ле-Гран). [На снимке: И.Шмелев и К.Бальмонт в Капбретоне. 1927]

В 1992 г. Марина Антоновна Грей представила меня внучатому племяннику Ивана Сергеевича Шмелева почетному профессору сравнительной лингвистики Безансонского университета Иву Жантийому. По моей просьбе он ввел меня в богатейший архив И.С.Шмелева и сделал копии писем Бальмонта к Шмелеву (1926-1934), любезно предоставив мне право их публикации.

Некоторые из писем и стихотворений поэта были уже частично опубликованы матерью профессора Жантийома племянницей писателя Юлией Александровной Кутыриной (1891-1979), которая первой начала работу с архивом Ивана Сергеевича. С письмами Бальмонта и Шмелева я ознакомился также в Бахметьевском архиве в Нью Йорке в фондах Зайцева, Деникина и "Русских писателей и журналистов в Париже".

Друг о друге Бальмонт и Шмелев знали еще в России до своей эмиграции: поэт, который, по образному выражению Брюсова, "безраздельно царил над русской поэзией", был очень популярен; рассказы, повести Шмелева и особенно его роман "Человек из ресторана" принесли его автору заслуженный успех. Но подлинного Шмелева поэт открыл для себя лишь в эмиграции. В статье "Шмелев, которого никто не знает", опубликованной в 1930 г. к 35-летию литературной деятельности писателя, Бальмонт писал:

Когда в 1920-м году я вырвался из сатанинского ужаса обезумевшей Москвы и поселился в Пасси, где жил за 20 лет до этого мой давнишний хороший знакомый, а иногда и приятель, а иногда даже и друг, Иван Алексеевич Бунин пришел ко мне с добрым словом (спасибо ему, зоркому, за него и через 10 лет!) и, между прочим, принес мне "Неупиваемую Чашу" Шмелева. Я смутно знал лишь имя Шмелева, знал, что он талантлив и только. Я раскрыл эту повесть. "Что-то Тургеневское", сказал я. "Прочтите", сказал Бунин каким-то загадочным голосом. Да, я прочел эту повесть. Я прочел ее в разное время и три, и четыре раза... Этот огонь не погасишь никакой преградой. Этот свет прорывается неудержимо. Эту лампаду видишь издалека и сквозь заметь, нижнюю метель, и сквозь вьюгу, виялицу, буран, закрывающий на время и звезды.

Впервые они встретились в ноябре 1926 г. и сразу же подружились. В течение многих лет Шмелев и Бальмонт проводили несколько месяцев в Капбретоне небольшом курортном городке около Биаррица. Капбретон стал одним из центров русской эмиграции во Франции, туда приезжали генерал Деникин, профессор русской литературы Николай Павлович Кульман, Н.А.Бердяев, И.А.Ильин, проф. А.В.Карташев, о. Сергий Булгаков, писатель, один из редакторов "Последних новостей" Марк Вишняк.

Бальмонт посвятил Ивану Сергеевичу много стихотворений, написал о нем несколько очерков, писатель посылал поэту свои сочинения, иногда стихи, посвятил ему свою "Княгиню", они выступали совместно на авторских вечерах, помогали друг другу в публикации произведений. Вот некоторые из писем Бальмонта Шмелеву.

Милый, родной Иван Сергеевич, оба Ваши большие письма получил, и за каждое Ваше ласковое слово мы все кланяемся Вам в пояс. Счастье для нас знать, что Вы есть на свете, и что Вы такой. Уже давно мы задыхались от ползучей человечины, вроде совсем непобедоносных газетных Георгиев, Бобчинских-Добчинских, а Вы для нас как Свет Тихий.

За скупыми словами о "газетных Георгиях" скрывается реальная история. 15 декабря 1927 г. "Современные записки" опубликовали рецензию Георгия Иванова на "Любовную историю" Шмелева, где тот писал:

В "Истории любовной" нет ничего, кроме бесконечного, "вертлявого" языка, стремящегося стенографически записывать "жизнь", и, как всякая механическая запись, мертвого во всей своей "живости".

Бальмонт написал открытое письмо в газету "Последние новости" с просьбой дать объективную оценку творчества Шмелева "человека кристальной души, писателя, уже работавшего десятки лет, и художника блестящего дарования". 27 декабря 1927 г. он писал:

Мой дорогой друг Иван Сергеевич,

Мы были взволнованы радостно Вашим взволнованным братским письмом. Но не стоит, правда, ни летом Вам, ни зимою мне волноваться так, из-за другого. Да, мы не выйдем никогда из этих волнений, если будем так близко принимать к сердцу проявления низкой звериности и хуже дрянной животности, в той человеческой трясине, которая нас окружает. Их, этих гадов, мы не переделаем, а себя надсадим. Ну, правда, все-таки образумить их несколько и заставить посдержаться мы сумеем, и Вы, и я, не завися друг от друга и ни в чем не сговариваясь. Для нас наше светлое и божеское в нашем человеческом, достаточное ручательство, что наши глаза не лгали друг другу, когда наши глаза и голоса менялись приветами и радостью жизни в свете и правде.

Успех Шмелева вызывал радостную поддержку Бальмонта:

Знаете ли Вы (мы часто не знаем того), что "Наша Масленица" одно из самых наилучших Ваших рассказов? Когда я читал его вслух, мы и плясали, и смеялись, и восклицали, и плакали да, и плакали (даже Елена Константиновна (жена Бальмонта. Г.Л.-Б.), у которой глаза вовсе не на мокром месте). Это чудесно. Это родное... Хочу что-то сказать о Вашем языке. Я хмелею, читая "Масленицу". Она еще лучше "Рождества".

Когда в газете "Россия и славянство" (7 июня 1930) Шмелев напечатал рассказ "Троицын день", поэт посвятил этому несколько строк:

После появления серии рассказов Шмелева "Богомолье" Бальмонт писал:

Сейчас я читал Елене, с волнением, Ваше "Богомолье" и не скрою, что раза два голос пресекся и слезы, которых не стыдно, и все же немножко было стыдно, брызнули из глаз... "Молодец!" Душа отдохнула...
Да лучшее у Вас все, каждая подробность, переселяющая в картину и делающая взрослого ребенком, а исконное Русской души Вы вздымаете над сатанинским маревом, и марево тает, а в исконное веришь.

Когда Бальмонт узнал, что Шмелев пишет "Няню из Москвы", он отозвался шуточным стихотворением:

Если б только ваша Няня
Вам пропела "Баю-бай!"
И явила бы в тумане,
В чаре сонных обаяний,
Полный милых очертаний,
Недосказанных сказаний,
Наш родной далекий край!
Если б только в вашей пытке
Вы нашли златые слитки,
Где не вечное "Прощай!"
А свиданье в преизбытке,
Зов: "Скорее приезжай!"

Со своей творческой неукротимостью. Вы, Иван Сергеевич, пожалуй, сегодня же к вечеру, уже вольетесь в журчащий голос "Няни из Москвы"? Няня, словечко-то какое! Если бы вместо певучей истовости этого священного слова, возникла нянька, вся чара, поблекши, рассыпалась бы.

3 октября 1933 г. Шмелеву исполнилось 60 лет поэт, поздравляя его, восклицал: [На снимке: И.Шмелев и К.Бальмонт. 1925 (?). Капбретон.]

Милый друг, любимец наш, Иван Сергеевич,
Да, Вы наш любимец, и в сердце моем, и в сердце Елены, и в сердцах нескольких наших близких Вы занимаете совсем особое, совсем свое место, только Ваше и ничье больше...
И знаете-ли что? Не сумлевайтесь, друг, о Вас кто-то хороший помнит. Узнал я об этом случайно. Прилетели птицы в сад и прощебетали, что в чужих краях есть у Вас любящие Вас. И будут Вас в день Ваш чествовать.

Бальмонт был автором статьи о творчестве Шмелева, опубликованной в газете "Последние новости". Увидев статью в газете. Бальмонт писал:

Мой милый Иван Сергеевич, мне было так хорошо в это утро, как в юности, когда печатали мои первые стихи. Вот и круговращение времен! Вам 60, мне 66, а мы точно начинающие писатели. Но надо ли огорчаться и ужасаться на это? Не лучше ли радоваться? Ведь все это в точности означает не более не менее, как то, что в лязге и чаде мировой бессмыслицы люди, с которыми мы поневоле соприкасаемся, заскорузли и окоченели, а мы все те же апрельские, утренние, открытые Божьему чуду, когда оно приходит и, тоскуя, зовем его, когда оно медлит.

В архиве Шмелева Ю.А.Кутырина обнаружила незавершенный очерк, датируемый апрелем 1936 г. и посвященный 50-летию творчества Бальмонта. Там есть такие строки:

Мы познали, что мы едины, все мы, как ни разнозвучны искания и расхождения наши. Мы в одном, одним мы связаны: слушением, которого не постигаем, слышим только... родным и вечным. Над ними, в нас повелевающий закон: "твори!"

Будучи сам прекрасным мастером русского стиха, Бальмонт особенно ценил великолепный русский язык Шмелева. Поздравляя писателя с юбилеем, он писал о "славном служении Русскому Слову, России и тому глубинному Русскому языку, желаннее которого нет для меня на земле ни одного языка. Особливая русскость Шмелева, сказывающаяся во всех его произведениях, создала ему большую славу не только в России. Он переведен на все европейские языки. Его хорошо знают также и в Америке, и даже в Японии".

Среди писем Бальмонта к Шмелеву сохранился небольшой стишок, написанный на кусочке бересты (как писал Бальмонт, "береста из Оптиной Пустыни"):

Ив. Шмелеву

Ты Русский именем и кровью,
Ты Русский смехом и тоской,
Хозяин словом и присловью,
Но мы здесь песней за рекой
К далеким зыблем звук тугой,
Но слышит Кто-то нас Другой.
В свой час Он кликнет к нам с любовью:
"Пора. Пришел возврат домой,
В наш верный край, в дом Отчий мой".

Одной из самых частых тем обсуждений, острых дискуссий между двумя писателями была тема России.

Для Шмелева тема России была не только главной, но и единственной, для Бальмонта (и он сам в этом признавался) существовали и другие страны, другие привязанности, другие культуры. Вот почему Шмелев, быть может, острее, чем кто-либо другой из русских писателей зарубежья, так близко к сердцу принимал все, что было связано с Россией. По словам Бальмонта, лишь Шмелев "воистину горит неугасимым огнем жертвенности и воссоздания в образах, истинной Руси". В очерке "Шмелев, какого никто не знает" Бальмонт вспоминал: Шмелева даже огорчало, что он, Бальмонт, знает много языков и переводил многих зарубежных писателей и поэтов. "Он хотел бы, чтобы я любил только одну Россию и писал только о России. Он даже убеждал меня целое лето, чтобы я написал "Евгения Онегина наших дней"... Мне было не однажды даровано высокое счастье, хоть и плещущее болью, продолжает Бальмонт, слышать, как самый Русский из современных Русских писателей говорит, как он может говорить о России".

Узнав в 1929 г. о разрушении в Москве часовни Иверской Божьей Матери, поэт тут же направил письмо Шмелеву.

Есть многое, что Вы и я, мы чувствуем тождественно. Все эти дни, после прочтения чудовищной вести о Иверской Божьей Матери, я в пронзенности, но и в презрении к тем единокровным, что так просто сносят все, что с ними делают. Ваши восклицания мои восклицания. Ваш гнев мой гнев. Но этого мало...

Когда началась Вторая Мировая война, тяжело больной Бальмонт жил в крохотной комнатке в Нуази-Ле-Гран, не имея денег на лекарства, отопление, теплую одежду, но жадно ждал вестей с фронта, писем от родных из Москвы и, как рассказывала мне М.Н. Якимова, верил, что Россия никогда не будет покорена немцами.

В октябре 1939 г. Шмелев отправил Деникину письмо:

Грозное время... застает нас вне Родины. Но для нас, в затерянной чужбине, это как бы проснувшееся продолжение событий 1914-1918 г. Те же союзники и те же враги. Многие из нас не приняли ни Брест-Литовска, ни немецкой опоры, ни рабства поныне и до конца. Русская эмиграция может гордо, достойно и прямо смотреть в глаза целому миру. Ныне, как и с 14 года, свободный русский человек стоит на той же позиции, на Правде. Будем верить, что истинная Россия себя найдет... Пора бы уже научиться различать не с Россией свастика, а с ее насильниками.

23 декабря 1942 г. Бальмонт, скончался. Ю.А.Кутырина записала воспоминания Елены Константиновны о том, как он умирал:

В маленькой квартире, окруженный книгами, лежит умирающий поэт... Он что-то шепчет, напевает... Отрывки из своих стихотворений... замолкает, мучительно вспоминая... В этот поздний вечер, вернее, в ночь перед 23 декабря 1942 года поэт попросил прочесть из книги И.С.Шмелева "Богомолье", как бы последнее паломничество поэта в Россию.

Шмелев пережил его на 8 лет, наполненных не только творческими удачами, но и тяжелыми жизненными испытаниями, душевными разочарованиями и горестями. Об одном из таких самых тягостных событий в жизни Шмелева следующий очерк.

"МОЙ ДРУГ! МОЙ БРАТ! МОЙ ЗВУК В ПУСТЫНЕ!"

"МОЙ ДРУГ! МОЙ БРАТ!
МОЙ ЗВУК В ПУСТЫНЕ!"