Дорогой друг Иван Михайлович!
        Меня грустно тянет окликнуть тебя. Редчайшие встречи, далекая перекличка сердец вот наше общение. Живы ли мы оба еще? О, ты духовно жив, пробужден, высоко растущий, неутомимо очищающийся! А я только частично жив; а большей частью существа мертв. И, коснея, медленно обращаюсь в землю, откуда взят. Муза же моя, кажется, умерла вовсе. Скажу тебе, как прервалась моя песня. Вот, что я писал:

De profundis amavi
VIII

        Здесь я остановился. Через несколько дней (8 августа 1920 г.) скончалась Вера.
        Piu non scrissimo avanti...
        Университет, где я занимаю кафедру классической филологии, мне мил. Он имеет около 2000 студентов, достаточное число действительно выдающихся ученых сил, работает дружно всеми своими аудиториями, семинариями, лабораториями и клиниками, печатает исследования, пользуется автономией и, по нашим временам, представляет собой зеленеющий маленький оазис среди академических развалин нашей родины. Пишу я в своем кабинете классической филологии с широким балконом (вернее, альтаном, ибо здание в стиле немецкого ренессанса), с которого вижу голубую бухту, и далекие высоты берега, и мачты. Живу в одной комнате тут же, через коридор, с Лидией и уже почти 10-летним Димой. Лидия изучает контрапункт и фуги и пишет хорошие композиции, у нее есть рояль Бехштейн. Вокруг меня ревностные ученики. Мы на юге, на широте Мадрида. Я доволен и югом, и чисто-теоретическою деятельностью. Будь только книги в достаточном количестве, я бы ничего другого не хотел, как "заниматься филологией и любить красоту". Прошусь за границу, обещают, говорят денег нет. Кстати, если бы Академия опять прислала мне бумагу о командировании заграницу как тогда, когда ты мне в этом дружески помог, это бы увеличило мои шансы. Мне говорят, что у меня призвание быть академическим учителем, и в самом деле кафедра лекции, семинарий, направление так называемых "научных сотрудников", т.е. оставленных при университете для приготовления к докторскому экзамену и написания диссертации, совсем по мне, по моему вкусу, по моему эросу. Печатаю большую работу на основе прежних рукописей, но в радикальной переработке: "Дионис и прадионисийство". Пишу XIIую главу. Семь глав были здесь предметом публичных защит в факультете, и меня со славой промовировали в "доктора классической филологии". Термин же "доктор" нужно понимать не по-вашему. Ибо здесь введена система одностепенной промоции в предположении, что и российские университеты, оставив старую русскую традицию, перейдут к той же одностепенности. Итак, доктор равен магистру. Предлагали мне "honoris causa", но я предпочел правильный порядок, ибо очень большая работа была у меня готова; но я принялся за ее полную переработку, которая привела меня к новым и впервые удовлетворяющим меня ответам на поставленные проблемы.
        Будущее совершенно неизвестно. Не век же сидеть в Баку, как мне ни нравится этот удивительный, отчасти экзотический, именно персидский город. Поеду ли, как прошусь, в Германию и Италию, Бог весть. Одно знаю: надоело мне быть литератором и пером добывать деньги. Не сердись на меня, дорогой друг, за то, что я не принимаюсь за Данта, о коем читал, однако, целый курс, в виду вакантности кафедры западной литературы. Муза, говорю я, меня покинула на всегда ли, также не знаю. Впрочем, и работы, признаюсь, было много. В этом семестре, например, у меня 8 лекционных часов и 6 часов семинария в неделю. А очерк греческой религии особенно хочется написать, но это возможно только заграницей, разве еще в Петербурге...
        Как же ты живешь? Как живет семья твоя? Обнимаю тебя, как люблю. Последнее наше свидание источник постоянной радости моей при воспоминании о нем. Да благословит тебя Бог.
        Любящий брат твой Вячеслав.
        Пишешь ли ты (о, пиши!) свое жизнеописание?

ГРИГОРИЙ БОНГАРД-ЛЕВИН

Москва

© "Русская мысль", Париж,
N 4301, 20 января 2000 г.

[ 2 / 4 ]

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»:               [ с 31.01.2000:   ]