Суть еврейского вопроса в дореволюционной России сводилась к системе законодательно-административных запретов и ограничений для евреев, в частности на выбор места жительства. Официальное установление Екатериной II в 1791 г. так называемой черты оседлости определило, что евреи-подданные Российской империи могут проживать лишь в 15 окраинных губерниях: Бессарабской, Виленской, Витебской, Волынской, Гродненской, Екатеринославской, Киевской, Ковенской, Минской, Могилевской, Подольской, Полтавской, Таврической, Херсонской и Черниговской, а также в губерниях Царства Польского. За пределами черты оседлости дозволялось селиться только евреям-купцам 1-й гильдии и представителям отдельных профессий, перечень которых определялся специальными правительственными постановлениями.
К концу XIX века стали очевидными все негативные последствия сохранения черты оседлости и других ограничений для евреев, численность которых по переписи населения 1897 г. составляла 5,2 млн. человек (4,2% всего населения империи). Ограничения в гражданских и политических правах вызывали нараставшее недовольство евреев, особенно молодежи, из которой возникавшие в России многочисленные революционные организации постоянно вербовали кадры для своей разрушительной работы. В то время как в США, в Англии или, скажем, в Бельгии евреи играли заметную и благотворную роль не только в экономической, но и в политической жизни (вспомним хотя бы Авраама Линкольна, Бенджамина Дизраэли (лорда Биконсфилда) или Эмиля Вандервельде, вождя бельгийской рабочей партии и председателя 2-го Интернационала, ставшего в 1914 году министром и тогда же призвавшего русских рабочих прекратить борьбу против собственного правительства), в России лишенных гражданских прав евреев буквально выталкивали в революционный лагерь, и вместо созидательной деятельности на благо своего отечества они, заодно с их русскими, украинскими, грузинскими и прочими единомышленниками, вынуждены были участвовать в его разрушении. Вина в этом недальновидной государственной власти совершенно очевидна, что признавали наиболее разумные ее представители.
Жандармский генерал А.Спиридович, служивший перед революцией 1905 года в Киеве, вспоминал: "Весь молодой еврейский Подол был в сущности сорганизован по разным партиям. Эсеры, бундовцы поалейцион, анархисты, все, что угодно. Все это ширилось, росло, вздымалось. Старое небогатое еврейство с беспокойством посматривало на эту социалистическую молодежь, которая уже с 9-10 лет попадала в кружки, читала прокламации, разбрасывала их, выполняла разные революционные поручения. Она считала себя сознательной, сорганизованной, смеялась над стариками и в большинстве не признавала синагоги. Ветхозаветные старики качали головами. Богатое же еврейство, ослепленное блеском золота, веря только в свое всемогущество, не замечало, какой враг, единый по вере и крови, нарождался у него. А он рос и множился, отчасти на его деньги. Мы же с ним боролись только полицейскими мерами. Конечно, этого было недостаточно".
В этом авторитетном свидетельстве многоопытного жандарма, помимо признания недостаточности одних только "полицейских мер" для борьбы с надвигавшейся революцией, содержится еще одно наблюдение, весьма важное для понимания характера революционого движения в России, да и самой революции: революционеры из еврейской среды были так же чужды этой самой среде, их породившей, ее национально-культурным и религиозным корням и интересам, как чуждыми своему сословию оказались революционеры из русского (или польского) дворянства. Лев Троцкий, сын богатого херсонского колониста Бронштейна, Лев Каменев, сын преуспевающего инженера Розенфельда, или Генрих Ягода, сын мелкого ремесленника, все они и им подобные во имя революции добровольно отреклись от своей среды (а нередко и от своих семей) точно так же, как это сделали Владимир Ульянов, сын действительного статского советника, Георгий Чичерин, потомственный дворянин, Александра Коллонтай, дочь генерала Домонтовича, или польские шляхтичи Феликс Дзержинский и Андрей Вышинский... Все они, независимо от национальности, социального происхождения и личных взаимоотношений, составляли один интернационально-большевистский орден "нового типа", спаянный железной дисциплиной и единой целью "мировой революцией". К слову сказать, именно "пролетарский интернационализм", полностью утраченный нынешней КПРФ, был одним из важнейших факторов, определивших успех большевистской революции в России.
Никаким масонам и не снилась та степень организованности и закрытости, которые были свойственны большевистскому "ордену меченосцев". Вплоть до 1939 г., когда Сталин пошел на сближение с Гитлером, в этом ордене, при всех разногласиях в его верхушке, никогда не различали друг друга по национальности.
После 1917 г. российский еврей в массе своей становился таким же homo soveticus, как русский или татарин: по большей части он был столь же равнодушен к синагоге, как русский к православному храму или татарин к мечети. Лояльность евреев к советской власти и "социалистическому отечеству" стала подвергаться эрозии лишь с тех пор, как в политике режима обозначились тенденции государственного антисемитизма, предопределившие начавшийся в 70-е годы исход евреев из СССР.
Никакой критики не выдерживает реанимируемая нашими нынешними "патриотами" старая теория об "инородческом" или "еврейском" характере русской революции. Тот очевидный факт, что среди вождей и активистов революции оказалось значительное число "инородцев", в том числе и евреев, говорит лишь о несостоятельности не только социальной, но и национальной политики старого режима, что опять-таки признавали здравомыслящие его представители, правда, по большей части уже в эмиграции.
Но вернемся к вопросу о причинах и последствиях вовлечения части еврейской молодежи в революционную борьбу.
Значительный приток радикальной еврейской молодежи в революционное движение, активное участие ее представителей в террористических актах против Александра II, Александра III, Николая II, министров, губернаторов, градоначальников, полицейских служащих и жандармов, нередко сопровождавшихся гибелью случайных людей (так, например, при взрыве летней резиденции П.А.Столыпина на Аптекарском острове в Петербурге 12 августа 1906 г. погибли 27, а ранения получили 32 человека, в том числе дочь Столыпина, ставшая инвалидом, и его трехлетний сын), несомненно питали антисемитские настроения не только у власти, но и в аполитичных (полу- или вовсе необразованных) слоях тогдашнего общества, чем успешно пользовались черносотенцы.
Дальнейшее сохранение черты оседлости имело и еще один негативный для самого же государства аспект коррупцию среди чиновников. Все мало-мальски обеспеченные евреи, желавшие устроиться в центральных губерниях России и даже в обеих столицах, успешно преодолевали этот запретительный барьер с помощью подкупа "слуг закона", имевших право разрешительной подписи.
Всевозможные ограничения для евреев носили подчас смехотворный характер, о чем вспоминал, в частности бывший киевский губернатор генерал П.Г.Курлов. "Евреям, писал он в своих воспоминаниях, разрешалось проживать по одной стороне Крещатика главной улицы города и запрещалось жительство в другой стороне той же улицы. Губернатор был завален сотнями прошений о разрешениях отступить от этого ограничения... Конечно, такие ограничения создавали... обходы и подкупы низших чинов администрации и полиции. Рассматривая дела, я быстро наткнулся на вероятность таких злоупотреблений, обревизовал сам губернское правление, последствием чего было увольнение нескольких служащих".
Коррупция в рядах администрации в связи с получением права на жительство в центральных районах империи приобрела столь массовый характер, что руководство министерства внутренних дел всерьез обеспокоилось состоянием нравственности своих сотрудников на местах, но было бессильно что-либо изменить.
Отдельные трезвомыслящие представители власти еще до П.А.Столыпина сознавали необходимость разорвать этот порочный круг путем некоторых уступок в законодательстве о евреях. К ним относился, в частности, считавшийся крайним реакционером министр внутренних дел В.К.Плеве, убитый в 1904 г. эсером Сазоновым. Незадолго до своей гибели Плеве предпринял попытку установить контакты с влиятельными еврейскими кругами в США, надеясь на их помощь в успокоении бунтовавшей в России еврейской молодежи, но не нашел там понимания. Его ошибка, по всей видимости, состояла в том, что он почему-то искал решение злополучного вопроса в Нью-Йорке, а не в Петербурге.
Лучше других необходимость изменения законодательства о евреях понимали в министерстве внутренних дел, занимавшемся борьбой с революционным движением. Именно в силу своей профессиональной осведомленности наиболее "продвинутые" сотрудники МВД, такие, например, как начальник Московского охранного отделения С.В.Зубатов или жандармские генералы А.Спиридович и П.Г.Курлов, сознавали бесперспективность лишь карательных мер, предлагая во имя безопасности государства всерьез заняться решением как рабочего, так и еврейского вопросов.
Первая (и последняя) в истории старой России энергичная попытка приступить к решению наболевшего еврейского вопроса была предпринята Петром Аркадьевичем Столыпиным, призванным к власти в середине 1906 г., когда пожар революции еще не был потушен. Собственно для борьбы с революционным пожаром прежде всего и был вызван в Петербург энергичный саратовский губернатор сначала на пост министра внутренних дел, а затем и председателя совета министров.
ПЁТР ЧЕРКАСОВ
Москва
© "Русская мысль", N 4252,
Париж, 07 января 1999 г.
© "Русская мысль", N 4253,
Париж, 14 января 1999 г.
| Часть 2-я | ||||
|
|
||||
|
||||
