«...почему в журнале так мало героев-пионеров, а всё какие-то зайчики да лошадки»

С 15 по 28 января в маленькой парижской галерейке "Л'Ар а ля паж", что в близи от площади Бастилии, проходит выставка графики Виталия Стацинского. Парижскому показу его работ, отметившему полувековой юбилей творческого пути художника, предшествовало несколько выставок в России в Российской детской государственной библиотеке в Москве, в Санкт-Петербургском отделении российской Академии художеств и в московском музее "Экслибрис".

Виталий, один из твоих биографов как-то сравнил твою жизнь со сценарием обреченного на успех приключенческого фильма. И в самом деле, читаю, например, в твоей биографии, что родился ты в 1928 году в Кзыл-Орде, в Казахстане...

Вообще-то я родился в самолете: моя матушка упросила отца, тогда наркома здравоохранения Казахстана, взять ее с собой в "кукурузник", на котором он отправлялся на осмотр каких-то там сельскохозяйственных угодий. Когда поднялись в воздух, тут я и родился, а первым близлежащим городом принявшим их на посадку, оказалась Кзыл-Орда.

Мой отец Казимир Стацинский литовец, очень любивший Россию, русскую культуру. А мама русская, хотя в ее роду был и швейцарский барон Блюмер, попавший в Россию по приглашению Петра Первого. В Казахстане мы прожили недолго, отца постоянно перебрасывали с места на место, и мы трогались вместе с ним. Так в тридцатые годы докатились и до Москвы здесь отец получил высокий пост замнаркома путей сообщения, и нам предоставили роскошную по тем временам квартиру в Спиридоньевском переулке. Но и здесь мы прожили не очень долго: отца вскоре арестовали, а через год тюрьмы расстреляли. А нам с мамой и с братом предложили перебраться в рабочий барак, в Пушкино под Москвой. Этот ужасный продуваемый всеми ветрами барак, где я заработал ревматизм, а мама туберкулез, я помню до сих пор. Хотя считалось, что нам повезло: все-таки не лагерь.

Далее по твоей биографии следует, что рисовать ты начал в 13 лет, для уголовников, в тюремной камере Бутырки...

...И получал мой первый гонорар в виде кусочка сахара или какой-нибудь полуобглоданной куриной косточки. А дело было так. Шел 1941 год, и мы, мальчишки, горели желанием отправиться на фронт помогать нашей армии бить врага. А через Пушкино шли эшелоны с отступающими войсками, и у измученных солдат можно было выменять на продукты оружие. Что мы и делали, а потом организовали своего рода "партизанский отряд" и тренировались в лесу с тем, чтобы потом отправиться на фронт. На нас настучали, и мы все были арестованы. В Бутырке, в одной камере с уголовниками, я отсидел полгода. И однажды, увидев, как они разрисованы, мне и пришла в голову мысль рисовать для них "наколки". Потом произошло чудо маме благодаря старым связям удалось вытащить меня из тюрьмы, так что я получил только два года условно.

Потом у тебя все как будто складывалось хорошо: закончил престижный по тем временам художественный факультет Полиграфического института, затем быстрая карьера графика и издателя: в 1956-1964 гг. ты был главным художником и фактически создателем знаменитого иллюстрированного юмористического журнала для детей "Веселые картинки", потом в 1967-1972 гг. главным редактором другого знаменитого детского журнала "Колобок"...

Вот именно "как будто хорошо": я занимал руководящие посты, сотрудничал с крупными издательствами. А на деле... Даже нам, художникам, рисовавшим безобидных зверушек, власти зачастую инкриминировали какие-то политические мотивы. Каждый месяц нас вызывали на ковер и спрашивали, почему в журнале так мало героев-пионеров, а все какие-то зайчики да лошадки. Театр абсурда какой-то. Хотя в чем-то они, конечно, были правы: в "Колобке" я давал работу многим художникам так называемой контр-культуры, неугодным властям. Так что безобидных зверушек рисовали не столь уж безобидные люди. Впрочем, открытым диссидентом я никогда не был.

В 1970 г. в Швейцарии, в Лугано, была выставка художников нон-конформистов, и я отправил туда несколько своих рисунков. Рисунки какие-то совсем безобидные зайчики или ежики из детских иллюстраций, сейчас точно не помню, но эффект получился совершенно неожиданнный. Выставка совпала со столетием Ленина, и советские власти раздули из этого целое дело, рассматривая ее как "антисоветскую деятельность". После этого на меня вдруг стали косо смотреть в редакциях, перестали под разными благовидными предлогами давать работу. Я, привыкший всегда хорошо зарабатывать, оказался в довольно жалком материальном положении. В то же время во мне все больше созревал внутренний протест по отношению ко всему, что происходило в стране. Это выражалось порой утрированно: у меня, например, возникла ненависть к красному цвету вообще. Или серьезно: так в 47 лет я крестился.

И все-таки ты оказался на свободе. А как с творчеством ?

Честно признаюсь, когда я почувствовал "невидимый воздух свободы" я вначале растерялся. Но постепенно, уже оказавшись в Париже, начал ходить по издательствам, показывать свои книжные иллюстрации. В России я был все-таки достаточно известным графиком, а здесь встречал холодную рекцию издателей. Конечно, я был поражен. Мне и в голову не приходило, что они просто с недоумением смотрели на мои книги из-за низкого качества печати, плохой бумаги... Потом, когда я это понял, я заново переделал макет моей любимой сказки "Колобок", и с ним обошел 27 парижских издательств. Тут, надо сказать, всем очень понравилось, все восхищались качеством рисунков, но отказ был довольно стандартным: "Ваша восточноевропейская манера будет непонятна нашим детям". Просто никто не хотел рисковать! Ведь во Франции, чтобы стать иллюстратором, вовсе не надо иметь высшее художественное образование. Главное здесь коммерческий успех. Любой клошар или бездарь может сделать книгу, и, если она будет продаваться, будущее его обеспечено. Короче, я отчаялся и даже впал в депрессию: мне казалось, что пробиться сквозь невидимую стену редакторского недоверия невозможно. Потом я познакомился с директрисой издательства "Ipomee" ("Albin Michel Jeunesse"), я категорически отказался. Через несколько месяцев, к моему большому удивлению, они подписали со мной контракт на "Колобка". С тех пор он переиздавался уже пять раз. Кроме того, я сделал для них множество других детских книжек.

Если судить по названиям, то основной твоей темой остается русский фольклор. Хотя ты уже 20 лет живешь в Париже, в отличие от многих других художников, оказавшихся в эмиграции, ты совершенно не стараешься вписаться, подладиться под французскую культуру.

Конечно, я считаю себя чисто русским художником, и именно в Париже это выразилось с особой силой. Кроме книжной графики, так сказать, для хлеба насущного я 15 лет проработал в русском отделе Библиотеки международной документации в Нантере. Кстати, в течение многих лет я был также внештатным сотрудником "Русской мысли", делал рисунки, писал статьи о выставках, даже какое-то время выпускал детскую страничку "Кораблик".

В Париже Стацинский пытается продолжить и редакторскую деятельность, издавая на собственные деньги небольшие тиражом в 10-50 экземпляров библиофильские издания. И, как часто уже случалось в его истории, судьба посылает ему неожиданный подарок молодую жену Татьяну, по профессии редактора. "Вместе-то книжки делать веселее", оживляется Стацинский, и его глаза оживленно блестят. Глаза молодого человека 70 лет.

ЕКАТЕРИНА БОГОПОЛЬСКАЯ

Париж

© "Русская мысль",
N 4254, Париж, 21 января 1999 г.

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»:     ....