«...запросто болтает»

Москву заполонили гамлеты. Их многовато, и спектаклей-то по "Гамлету" четыре, да еще в одном из них действуют два Гамлета. (Правда, в другом спектакле "сэкономили" на Призраке, которого играет тот же актер, что и Короля, так что в среднем все как у всех.) Кажется, где-то в Москве репетируется еще пятый "Гамлет"... "Гамлетов" поставили на конвейер не те, мол, времена, когда на всю Москву был один то Мочалов, то Качалов. Демократия каждый нынче может быть принцем Датским.

На самом деле, полдесятка гамлетов не от богатства, а от бедности. От бедности режиссерской фантазии, культуры, художественных идей, скудости театральной лексики. Театр говорит со зрителем на общетеатральном жаргоне, сленге последней четверти ХХ века. Как это ни досадно констатировать применительно к Петеру Штайну и Роберту Стуруа, но, увы, приходится.

Марку Алданову принадлежит замечательное наблюдение относительно того, что люди, утверждающие свою неординарность, страшно похожи друг на друга и таких тоже миллионы. Я вспоминал это высказывание (не есть ли это лучшее определение постмодернизма?) на октябрьских премьерах "Гамлета" в постановке П.Штайна на сцене ЦАТРА и Р.Стуруа в "Сатириконе" и потом, держа перед собой буклеты. Итак, в одном случае "в спектакле использованы переводы: М.Лозинского, Б.Пастернака, А.Кронеберга, К.Р., А.Радловой", без лишней скромности названные П.Штайном "скромными русскими переводами"; в другом "использованы переводы Б.Пастернака, М.Лозинского, А.Кронеберга, К.Р., А.Радловой, П.Гнедича". Итак, вся разница в том, что грузин Р.Стуруа в этот коктейль подмешал на одного П.Гнедича больше, чем немец П.Штайн, все же из бывшего СССР, ему и карты в руки.

Кстати, лет тринадцать назад, ставя на сцене ЦАТРА "Макбета", спарил переводы Б.Пастернака и Ю.Корнеева молдаванин (теперь, кажется, румын) И.Унгуряну. Как кому, а мне это напоминает начало новеллы Эдгара По "Убийство на улице Морг", когда каждый из дававших показания, определяя язык убийцы, называл любой, кроме того, которым он владел. Как мы помним, убийцей оказалась обезьяна...

Странным образом, крупнейшие режиссеры последней четверти века говорят со зрителем на скудном театральном языке, у Р.Стуруа чуть более разнообразном, но непринципиально. "Гамлета" Р.Стуруа мог бы поставить дипломник, "Гамлета" П.Штайна абитуриент. Зато у П.Штайна хорошие, и даже очень хорошие актеры, а в "Сатириконе", кроме К.Райкина Гамлета, А.Филиппенко короля и Н.Вдовиной Офелии, и говорить-то всерьез не о ком.

Боже мой, что-то и впрямь стряслось в театральной Вселенной... Если бы лет пятнадцать и даже десять назад М.Филиппову и А.Феклистову сказали, что они будут играть Полония и Короля... в спектакле П.Штайна... А сегодня думаешь: ах, если бы этим первоклассным актерам в расцвете сил да интересный режиссерский рисунок. Да, актерские силы сегодня мощнее тех, кто их организует. (На мой взгляд, это в точности соответствует соотношению народа и власти в России.). К тому же режиссерам не удалось и реализовать свои, повторяю, не столь уж значительные замыслы.

Конечно, суждениям режиссеров, почерпнутым из буклетов к спектаклям, не следует чрезмерно доверять, но ведь для чего-то они все же издаются, не правда ли?

Любопытны противоречия двух режиссеров в оценке состава зрительного зала: Р.Стуруа предполагает наличие зрителей, хорошо знающих разные трактовки "Гамлета" (это зритель "Сатирикона"-то!), а П.Штайн невежественную молодежь вместо 40-50-летних театроведов в реальности. Р.Стуруа пообещал: "Мне кажется, что в "Гамлете" режиссеры обделяют драматурга юмором, и мне, как самоуверенному человеку, захотелось предложить зрителю трагикомедию. Дай Бог, если это получилось". Не получилось. Все что угодно, но юмора у Р.Стуруа ничуть не больше, чем в "Гамлетах" Н.Охлопкова и Ю.Любимова. Зрителю очень хочется посмеяться, и он натужно выдавливает из себя смех, когда Гамлет (К.Райкин) нюхает носки, но у меня нет уверенности, что он смеется не над режиссером. Пожалуй, вопреки замыслу Р.Стуруа, это самый несмешной из виденных мною "Гамлетов".

П.Штайн гораздо подробнее и претенциознее в истолковании своей концепции, а заканчивает свое обращение к публике неожиданным пассажем: "Мы просто хотим ясно и понятно рассказать эту запутанную историю, рассказать ее молодой русской публике, которая знает Шекспира понаслышке, но не знакома с его разносторонними, поразительными театральными чудо-произведениями".

С чего это П.Штайн взял, что "молодая русская публика" "знает Шекспира понаслышке"? Право же, это он знает публику "понаслышке". Смотря чья публика. И, самое главное, с чего он взял, что "молодая русская публика" вообще попадет на его спектакль, коль скоро даже студентов театральных вузов на него не очень-то пускали? Уж тогда бы рискнуть и впрямь сыграть "Гамлета" на дискотеке, а не имитировать дискотеку для московских театральных интеллектуалов, для которых "все" это действительно "не ново", и они норовят после первого действия улизнуть. Выйти с дерзким молодым Гамлетом, играющим на саксофоне, к наркоманам и проституткам. Бог знает, чем могло бы это кончиться, но это был бы божественный, творческий риск, а не ремесленная поделка, слепленная быстро и непрочно.

А между тем, в "Гамлете" есть и впрямь одна особенность, оказавшаяся под спудом в российском театре после Качалова и Михаила Чехова, ощутимо присутствующая и в переводе Пастернака, и в переводе Лозинского, и в переводе К.Р. Это небывалая концентрация сакральной лексики, поистине делающая ее трагедией веры. Гамлет возмущен не только тем, что Король убил его отца, но и тем, что

(К слову сказать, я цитирую перевод М.Лозинского по экземпляру, подаренному переводчиком В.Качалову с такой надписью: "Незабываемому Гамлету, Василию Ивановичу Качалову, с чувством искреннего восхищения. М.Лозинский. 6.VII. 1937).

Гамлет воспользовался удобной минутой ("Он молится. Какой удобный миг! / Удар мечом и он взовьется к небу..." пер. Б.Пастернака), потому что он хочет, чтобы Король "свалился в ад" (Пастернак), "с душой проклятой И черною, как ад" (К.Р.), "чтоб душа была черна, как ад, Куда она отправится" (Лозинский).

Оставляя за скобками "ритуальные формулы", вроде "Богом поклянусь" (Пастернак), "клянусь вам Богом" (Лозинский), "как пред Богом" (К.Р.), ссылки на Священное Писание (Адам, Каин, дочь Иеффая), на поверье о крике петуха перед Рождеством Христовым ("так благодатно и священно время" Пастернак; "так благодатно, свято это время" К.Р.; "так благостно и свято это время" Лозинский; "So hallow'd and so gracious is the time" Шекспир), появление Призрака в таком контексте заставляет воспринимать текст "Гамлета" как единственный в своем роде.

О вечном говорят чуть ли не все персонажи: и Марцелл с Горацио (только что приведенные реплики), и Королева ("Так создан мир: что живо, то умрет / И вслед за жизнью в вечность (eternity) отойдет". Пастернак), и Король ("Это грех пред небом ("'tis a fault to Heaven") Пастернак), и, конечно, Гамлет ("О, если бы предвечный не занес / В грехи самоубийства! Боже, Боже!" (Пастернак) ("Or that the Everlasting had not fix'd His canon 'gainst self-slaughter! O God! O God!"</>) "святители небесные, спасите", и пр.

Призрак в числе тяжких последствий преступления Короля называет и то, что он "не причащен и миром не помазан" (Пастернак); "не причащен и не помазан" (Лозинский), "не помазанный елеем" (К.Р.). Гамлет говорит о своей "вещей душе" (у Лозинского это выглядит цитатой из Тютчева), о "вещем духе" (К.Р.) "О, my prophetic soul!"

"Пойду молиться", говорит Гамлет, и внимательный читатель серьезно отнесется к его словам, как и к тому, что он сначала просит Офелию помянуть его "грехи в своих молитвах", а потом говорит ей: "Ступай добром в монастырь", и далее: "Ступай в монахини".

В свою очередь, последние реплики Офелии звучат так:

Могильщики ведут дискуссию об особенностях христианских похорон, причем Первый говорит о себе: "Наш брат прочий верующий", а в споре со Вторым бросает ему уничижительную реплику: "Да ты язычник, что ли? Как ты понимаешь Священное Писание?"

Доведенный до исступление Лаэрт говорит: "Верьте слову: Что тот, что этот свет мне все равно", но сомнения в том, что тот свет существует, он не высказывает, как и в реплике, обращенной к священнику:

В святость обрядов верит и Гамлет: Королеву он обвиняет в поступке, что "делает пустым набором слов обряды Церкви", и призывает ее к исповеди и покаянию: "Вам надо исповедаться. Покайтесь / В содеянном... (...) Впоследствии, когда вы захотите, / Чтоб вас благословили, попрошу / Тогда и я у вас благословенья"... (все последние цитаты в переводе Пастернака).

Проблематика Гамлета располагается между боязнью "неизвестности после смерти" ("something after death") и верой в Того, "Кто создал нас с понятием о будущем и прошлом, дивный дар вложил...", в "Божество, устраивающие наши судьбы по-своему".

Эти особенности "Гамлета" почувствовал Гейне, назвавший трагедию "светским евангелием", и молодые Флоренский и Выготский в своих ранних этюдах о Гамлете как о трагедии религиозного сознания. И, право же, если бы это сознание хоть чуточку проступило в недавних московских премьерах, это познакомило бы с Шекспиром не только несведущую молодежь, но и, быть может, тех, кто является специалистами "по сознанию", но о религии знает "понаслышке". Что говорить, "запросто болтать" с Шекспиром театр научился. Все дело в том, что Гамлет болтает с Тенью...

БОРИС ЛЮБИМОВ

Москва

© "Русская мысль",
N 4254, Париж, 21 января 1999 г.

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»:     ....