Заметки о русском мещанстве

Тайна русской души, волнующая Запад и раздражающая Восток, неразрывно связана с понятием русский народ. А русский народ до сих пор часто рассматривается как синоним сельского населения, равно как народную культуру на Руси принято отождествлять с крестьянской. Спору нет, деревенский уклад значительно повлиял на российскую ментальность. Однако на рубеже XIX-ХХ вв. центрообразующим началом государства безусловно становится мещанство.

В середине XIX века мещанин это горожанин низшего разряда, подлежащий подушному окладу и рекрутскому набору; к числу мещан принадлежали также ремесленники, не записанные в купечество. Податные сословия отличались от сословий привилегированных не только обязанностью платить подушный налог. Мещане получали срочные паспорта с "пропиской" (неподатные сословия бессрочные паспорта с правом проживания на всей государственной территории) и подлежали дисциплинарной власти тех сословных обществ, к которым были приписаны. Однако уже в конце царствования Александра III социальная демаркационная линия размылась, и мещанство в значительной степени потеряло четко выраженные сословные черты. Оно, как губка, легко вбирало в себя другие сословия. Мещанство стало определяться не табелью о рангах, не уровнем материального достатка, а отношением к миру, системой исповедуемых ценностей, укладом.

По статистике, в 1900 г. в столице Российской империи Санкт-Петербурге "официальных" мещан насчитывалось 275 тысяч, то есть пятая часть населения города (включая пригороды). В небольших же городах мещане составляли порой до половины населения. Однако статистика вещь обманчивая, ибо в разряд мещан на самом деле можно отнести и крестьян, подавшихся в город на заработки, и обедневших мелкопоместных дворян, и провинциальную земскую интеллигенцию (фельдшеров, учителей и т.д.), и учащихся всевозможных курсов, и военных в низких чинах, и мелких торговцев, и конторских служащих... Все эти социальные "слои и прослойки" объединяла специфическая общность этические и эстетические идеалы, традиции быта, которые можно обозначить термином "мещанская культура".

Вот факт, над которым стоит задуматься: в Петербурге, в том же рубежном 1900 г., из каждой тысячи женщин 180 работали домашней прислугой! А идеалы прислуги известны: ночью примчится граф и увезет на роскошный бал ("комплекс Золушки"). Те, кто поскромнее, довольствовались приказчиком из магазина готового платья. Самые скромные выходили замуж за дворников или чернорабочих.

Вспомним, что и дворник, и чернорабочий это в большинстве случаев вчерашний крестьянин (две трети населения Москвы и Санкт-Петербурга в начале века!). Он еще тужит, оттого что давно не было дождя, и невольно замедляет шаг возле извозчичьей лошадки ("справная!"), а уж его дети засматриваются на красные с черными козырьками фуражки посыльных и галуны швейцаров. Они готовы стать лоточниками, мороженщиками, дворниками, половыми, трубочистами, газетчиками, точильщиками, а кто хорошо знает счет, можно попробовать и в кассиры... Главное, они уже навечно вписаны в городской пейзаж, в его разномастный шум ("Ма-ро-жин!", "Селе-едки гала-ански", "Точить ножи-ножницы, бри-итвы править") и в людную толчею.

Наиболее шустрые не остановятся на работе по найму, а, поднакопив деньжат, откроют свое дело мелочную лавку или мастерскую. А кто-то станет служащим, канцеляристом самого низкого, четвертого разряда (как сын мещанина), и через 12 лет получит первый классный чин коллежского регистратора. Еще несколько ступенек по служебной лестнице и появится в обществе новоиспеченный дворянин. А дослужится к 60 годам до IV класса по табели о рангах и дети его будут потомственными дворянами...

Вот он, новый российский тип человек, порвавший с одним укладом и стремящийся вписаться в другой, в котором он пока что воспринимает только внешний блеск: по будням непременная жилетка, а по выходным бумажные воротнички ценою в 5 копеек, напомаженные волосы и плоские часы вороненой стали с цепочкой накладного серебра из Варшавы или Лодзи, дабы быть "не хуже людей". А повезет и выбиться в люди.

Для этого надо не только старательно и энергично работать, используя любые возможности, чтобы усердие было замечено и оценено, но и внешне "соответствовать господам". Вот почему мещане порой тратили почти все сбережения (особенно женщины) на одежду, чтобы выглядеть прилично. Прилично это значило не отставать от общепринятой моды более, чем на полгода. Мужчинам было проще: на все времена доставало крахмального белья с манжетами, костюма-тройки, штиблет, шляпы или котелка. Если не хватало денег на полный комплект, можно было купить пристежные крахмальные груди и манжеты.

Жилось мещанам нелегко, но жилось, хотя цены порой и кусались, особенно столичные.

Вот каковы они были на рубеже веков.

Взглянем теперь на цифры зарплат и некоторых других доходов.

Сравнив таблицы доходов и расходов, мы поймем, что фельдшер, не имевший выигравших облигаций, не владевший скаковыми лошадьми и не изучавший на досуге анатомию тутового шелкопряда, должен был пожертвовать двух- или трехмесячной зарплатой, чтобы из партера Санкт-Петербургского зала дворянского собрания насладиться бельканто Аделины Патти. Зато он мог на свою зарплату купить 200 отборных огурцов, 100 сигар, готовальню из латуни, краску для волос, сотню яиц, 10 фунтов шинкованной капусты и книгу о вреде онанизма. Это при условии, что ему не надо платить за квартиру.

А перед теми, кто выбился в люди, стояла другая задача перейти из "людей" в "господа". Иногда переходили своими трудами, получив повышение на службе или заработав капитал, иногда выдав дочь замуж за управляющего банком или за гвардейского офицера. Но и поднявшись по социальной лестнице, наши доблестные мещане не изменяли своим привычкам: по-прежнему пили чай с блюдца и курили папиросы "Дядя Костя", разве что мужчины заводили для парадных случаев сюртук и шевровые ботинки, а женщины к зимнему пальто покупали муфту из того же меха, что и воротник.

Правда, жена новоявленного "мещанина во дворянстве" как бы ненароком старалась пройтись с мужем по Невскому проспекту мимо магазина Кэпта и Тэта, где в эффектных витринах с вертящимися электрическими лампочками блестели искусственные бриллианты в оправах из фальшивого золота.

Милый, посмотри, какая прелесть! Может быть, заглянем? Буквально на секундочку, а?

Потом, душенька, потом. Ты же знаешь, я сегодня не при деньгах.

* * *

Мещанство... Российский средний класс... Что мы знаем о нем? Семь слоников на комоде, "Котик, сыграй нам на фортепьянах..."?

В душу мещанина пытались заглянуть, дабы разоблачить "низменность и пошлость" его устремлений многие писатели от Чехова до Бунина. Горький одну из своих пьес так и назвал "Мещане".

Разруганное либеральной интеллигенцией, мещанство стало бранным словом ("им, гагарам, недоступно..."). А ведь на самом деле оно служило цементом, скреплявшим государство. Менялись цари и правительства, строились железные дороги и аэропланы, создавались и распадались политические партии, а идеал спокойной, благоустроенной жизни не умирал. Идеал, который вдохновлял, делал осмысленной жизнь еще "бедного Евгения" из пушкинского "Медного всадника".

И этот бедный Евгений, унижаемый, презираемый сильными мира сего, составлял главное богатство государства.

Ибо он работал, а не бунтовал.

Строил, а не убивал.

Копил, а не транжирил.

И создавал свою культуру, связующее звено между аристократической и народной культурой. Мещанство сотворило стабильный уклад, систему повседневных отношений между людьми, основанную на уважении к труду и собственности.

Мещанской культуре мы обязаны и городским романсом, и духовой музыкой, и искусством фотографии, и любовью к стихам Бальмонта и Есенина, и становлением провинциальных театров, и расцветом художественных ремесел...

Мещанская культура это культура синтетическая. Она вобрала в себя черты дворянской культуры и культуры крестьянской. Опираясь на доминирующий в обществе художественный стиль, она легко интегрировала и элементы других стилей. При этом эклектизм не разрушал и определенной цельности эстетики мещанства.

Мещанская культура интернациональна, она всегда ловила отголоски европейского быта, карикатурно приспосабливая их к своим вкусам.

Будем честны: мещанской культуре в определенной мере присуща пошлость. Но нельзя относиться к этому слишком строго. Быть может, кич и есть стилеобразующий принцип мещанской эстетики начала века. Сегодня этот кич задевает ностальгические струны нашей души. Его наивность кажется детской в своей непосредственности, в своей тяге к красивости, принимаемой за красоту.

АЛЕКСАНДР ЛАВРИН

Москва

© "Русская мысль",
N 4256, Париж, 04 февраля 1999 г.