Заметки о Валерии Марченко (1947-1984)

Из-за особенностей подсоветской жизни и нашего в ней положения встречи с Валерием большей частью носили полуконспиративный, "деловой" характер: увиделись на миг, обменялись информацией, литературой, бумагами и разошлись. Но при общении, основанном на глубоком доверии (а без него не было бы наших специфических "рабочих" встреч), естественно возникала потребность приобщить друга к самому дорогому. Однажды мы перешли мост через Русановский канал, направляясь к метро, он задал мне вопрос: "Павел, вы живете на Украине, среди ее народа, почему вы не вольетесь в ее культуру? Почему бы вам не начать разговаривать и писать на украинском языке? Здесь работы непочатый край, ваш труд на этом поприще со временем обязательно найдет благодарный отклик".

Я изложил свое тогдашнее кредо. Вырос я в семье, связанной с русской культурой (отец и мать учителя русского языка и литературы), русская литература дорога для меня своей открытостью к культуре мировой, своей любовью к "вечным" проблемам духа. Я считал, что украинской творческой интеллигенции предстоит, черпая силы в истоках народного творчества, обновить свое национальное искусство и литературу, заквасив их на вечных проблемах бытия. Но это, к сожалению, не было моим призванием.

В тот период я изучал историю киевских церковных общин первой трети XX века. В частности, мне была близка позиция выдающихся профессоров Киевской духовной академии В.И.Экземплярского и П.П.Кудрявцева в отношении взаимодействия украинской и русской культур. Будучи яркими представителями русской творческой интеллигенции на Украине, они считали необходимым в сотрудничестве с украинской интеллигенцией вырабатывать общую двуязычную культуру Украины. Надо отметить, что этот разговор ни в малейшей степени не ухудшил наших с Валерием отношений.

Положение на Украине с правами человека вызывало у меня большую обеспокоенность. Щербицкий и глава украинского КГБ Федорчук превратили республику в полигон для отработки наиболее изощренных методов подавления общества. В начале 1980 г. я написал статью о положении инакомыслящих на Украине и направил ее в виде письма нескольким известным деятелям на Западе. Я просил их вмешаться и во всеуслышание обозначить коммунистические планы по удушению в СССР независимого общества. Этот же текст я анонимно опубликовал тогда в "Русской мысли". Но на него никто не откликнулся (если не считать передачи по радиостанции "Свобода").

К 1986 г. КГБ привел Украину, как и всю страну, к состоянию полутрупа, и с этой точки зрения естественно было ожидать катастрофы масштаба Чернобыльской, лишь подчеркнувшей бездну, в которую столкнул страну коммунизм.

После того как я понял, что никто на Западе не отзовется действием на мой призыв о помощи украинским диссидентам, я ожидал самого худшего развития событий.

В сентябре 1983 г. Валерий был арестован. По сути, учитывая состояние его здоровья, это был уже приговор к смерти. Во время следствия над ним умер Андропов. Администрация кагебешной внутренней тюрьмы в Киеве вдруг стала нервничать и даже заискивать с родственниками Валерия, начав принимать внеочередные передачи для больного узника. Возможно, заколебалась чаша весов истории, и власти могли уже тогда начать смягчение режима. Но колебания были недолгими через несколько дней к тюремщикам вернулась их прежняя беспощадность.

В дальнейшем последовала отчаянная борьба матери за освобождение умиравшего сына. Она просила власти разрешить ей отдать свою почку для пересадки сыну. Но когда это государство отзывалось на страдания людей? Валерий умер в тюремной больнице в Ленинграде. На его смерть мгновенно откликнулись президент Рейган и Государственный департамент США. В результате из Москвы дали разрешение похоронить Марченко на родине. Это воспринималось как чудо, добытое в результате борьбы.

Валеру хоронили на Покров 1984 года, отпевали в его любимом Покровском храме на Куреневке. От аэропорта Борисполь, куда прибыло тело усопшего, до самой церкви гроб окружали табуны чекистов. В храме, куда так часто любил приходить Валерий, его узнали и на этот раз. В памяти остался рассказ Нины о том, как к ней подошла одна прихожанка и сказала, что Валеру помнят и о нем молятся. Робкое сострадание среди повального равнодушия и нравственного помертвения, разлитых в обществе.

Однажды летом 1983 г. я шел по Крещатику и вдруг увидел Валерия, идущего навстречу рядом с высокой и красивой девушкой. Она ему что-то, смеясь, рассказывала, а он внимательно слушал и мягко улыбался. Лицо его было задумчивым и безмятежным, редкий случай, когда он не был напряжен, как взведенная пружина. Они повернули в подземный переход и медленно спускались вниз по ступенькам... Я не решился их окликнуть, чтоб не нарушить минуты счастья. Так или иначе, мы должны были вскоре встретиться. Теплый луч трепетал на его лице, обращенном в себя, прятался в губах, растянутых в легкой улыбке. Таким он остался в моей памяти навсегда: как бы стоящим у порога новой неведомой жизни. Уверенный в своих силах, он был готов пуститься в долгое странствие, в котором многому предстояло научиться и многое сделать. И не только для себя... Но этот внутренний настрой на творческое служение (он говорил что если суждено уехать на Запад, то станет священником и во всяком случае будет много путешествовать и учиться) принадлежал по существу уже другой, лежавшей в будущем, эпохе.

ПАВЕЛ ПРОЦЕНКО

Электросталь

© "Русская мысль", Париж,
N 4267, 29 апреля 1999 г.
N 4268, 06 мая 1999 г.
N 4269, 13 мая 1999 г.

[5 / 5]

....