Окончание. Начало см. в "РМ" N4290.
*
Софья Алексеевна умерла в 1961 году, в мае (а родилась в 1887-м). Федор Сергеевич умер в 1967-м, в январе. Поездки в деревню прекратились.
После славных 50-х прошло десять лет, двадцать. Осенью 1974 года обстоятельства моей жизни предвещали крупные перемены: под следствием, подоЗреваемый в авторстве и уличенный в распространении, без работы и без жилья (ну, это ничего, это моя судьба! Иначе прирасту и стану полипом). Уже смутно вырисовывалась альтернатива переезда на Восток или на Запад. И если на Запад, то навсегда.
Нас меня и И. опекал славный приятель Сережа. Он-то и нашел жилище на зиму. Немного далековато, правда, около часа езды, загородный дом, дача. Бесплатно! Надо просто жить и топить, и получится, что и охранять.
Прекрасно, какая удача! Какое облегчение. И где же?
По Ярославской железной дороге, ближе к Загорску.
Изумительно! В Загорске у меня дядя Павел с семьей, двоюродные братья. Кроме того, Абрамцево. И Семхоз, где отец Александр Мень.
Как называется станция?
Софрино.
Меня обдало жаром, и ноги ослабели в коленях.
Конечно, мое ошеломление осталось незамеченным: как самолюбию обнаружить свой страх? А хотелось побежать куда-нибудь, крикнув решительно: "Никогда!"
Но как отказаться? "Я не могу там жить, потому что боялся этой станции в детстве"? Это же пустяки, так нельзя говорить, так нельзя отвечать на людское доброжелательство.
Внутренне омертвевший, я ехал на зловещую станцию, слыша внутри себя ноющую музыку, "музыку истребления". (Я и теперь ее слышу при чтении о царствовании Ииуя (4 Цар 9;10) и избиении им дома царя Ахава. Между прочим, "Ииуй" значит "Он Яхве"; он был помазан на царство по распоряжению пророка Елисея).
Уклониться нельзя было ни направо, ни налево, все было предопределено много лет тому назад, когда я еще не совершил, вероятно, никаких значащих поступков.
Как если б я приехал сюда умирать. Но ведь я этого не умею, меня никто не учил!..
Впрочем, звучали и нотки умиротворения: ароматы прелой листвы, яркие осенние краски Подмосковья. И дом оказался отличный: огромный, с камином и библиотекой изданий начала века: "Логос", Зиммель, Гуссерль. Ну и "Три разговора", и Трубецкой... Дом профессора университета, покойного историка Машкина.
Неподалеку обнаружился заводик Московской Патриархии, производивший утварь и иконки в пластмассовых рамочках; а при нем и магазинчик с несколькими продуктами и бутылками коньяка.
Жизнь нашла свое русло и потекла. Пилка дров, мелкие заработки. Новости об арестах и обысках. Фотографирование архивов. Дружбы, и среди них с Димой Леонтьевым: оказалось, что он уже вырос, уже музыкант и пишет прозу. (После его смерти в 82-м останется интереснейший "Один год Федора Степановича", ныне частично опубликованный стараниями его матери).
Приехала старица-мама и привезла валенки: ну, теперь совсем хорошо и благополучно.
Сережа молился и пел псалмы у себя в комнате, вечером и утром. Он худел и бодрился, а мы ожидали: во что же все выльется? Впрочем, о вере мы не говорили.
В феврале 75-го я и И. возвращались из столицы почти ночью. Уже после одиннадцати мы сошли с поезда и пошли по шоссе. Вскоре нужно было повернуть на тропинку среди сугробов, которая пересекала небольшое поле и приводила к мостику над ручьем. И затем начинался собственно поселок, опустевший на зиму. Впрочем, мимо домов к заводику шла довольно широкая утоптанная дорожка, а уже к дому Машкина тропинку протоптали мы.
Мы шли через поле от шоссе к мостику. На полпути я вдруг обернулся. За нами спешил человек. Мужчина, вероятно, чуть выше среднего роста.
Он очень торопился. Он даже бежал.
Мгновенно наступившее внутреннее оцепенение сказало: вот это и есть то.
Оцепенение жертвы.
Многолетний "софринский страх" должен был через мгновение получить свое объяснение.
Шедшая впереди И. почему-то повернулась и посторонилась, давая мне пройти вперед, и даже толкнула в спину, чтобы я шел быстрее. Мы перешли мостик и поднялись на противоположный берег. И оглянулись.
Человек стоял на тропинке перед мостиком.
Мы быстро шли к пустынному поселку. Оглядываясь, я увидел, что неизвестный пошел через поле обратно.
*
Сережа эту ночь отсутствовал. Впрочем, такое случалось и раньше.
Я бродил по дому. Сидел у камина, не зажигая света. Что-то совершалось, изменялось бесповоротно, но где, но что... И как знать...
Не было веры с ее спасительными речами: "Ты слишком мал перед происходящим, не ты им руководишь, но ты вовлечен в него. Прими жизнь или смерть, и положись на Бога".
Одиночество было предельным. Лишь первую половину молитвы я мог повторять: "Да минует меня чаша сия..." но душа не имела той крепкой опоры, которую дают дальнейшие слова: "...впрочем, не как я хочу, но как Ты".
Самолюбие, поверженное, беспокоилось о другом: "Не ударить лицом в грязь". "Вывернуться", прибавляла плоть, страшась оков и лишений. И уж тем более смерти.
Положительным было любопытство: чем все кончится? И еще предметы: сосновые поленья, смолистые и пахучие, с красноватой корой. И огонь неторопливый, свободный, поверх ярких углей. Книга, обложка которой протерлась на сгибе, но еще держится на веревочках.
Постепенно рассвет наполнил дом. Мирно был выпит утренний чай. Еще оставались приятные обязательства: перепечатать для заработка Нила Сорского нестяжателя и какие-то переводы.
Из окна комнаты, куда отправилась И., просматривалась тропинка к дому. И оттуда донесся ее голос в пронзительно-птичьем восклицании:
Они идут!
Дверь была заперта моментально, почти инстинктивно, чтобы растянуть секунды и успеть осмотреться, чтобы это драгоценное мгновение не было отнято сразу.
По тропинке к дому шла группа людей. Впереди незнакомый мужчина в такой характерной меховой шапке. Ну, вот и все.
И, однако, что-то не то... их можно было уже сосчитать: всего четверо. Маловато для обыска или ареста... Последним шел не кто другой, как Сережа!
Их оживленные голоса слышны за дверью.
С Сережей приехали родственники покойного историка автора, кстати, учебников и возможный покупатель дома знаменитый шахматист Спасский.
Торжественный, огромный смысл в бытовом эпизоде, уловимый только моему сердцу. Спасский, конечно, фамилия, но не простая, ее носит и башня Кремля, она от Спасителя. Где-то выиграна злая партия: выиграны наши жизнь и свобода.
25 апреля я и И. сошли с самолета в Вене. "Софринский ужас" остался навсегда позади.
Но что он означал? Для чего был "послан"? Несомненно, пророческий, он предупредил о чем-то в будущем. Он и ныне еще говорит нечто успокоительное: "Все решено заранее, предопределено. Прими и жизнь, и смерть. И не бойся. Но все-таки помолись". Все та же "неопределенная предопределенность" псалма 138.
*
В моей коллекции есть маленькое событие, не относящееся к разряду совпадений. Но жалко его отложить в сторону.
Снова деревня, в преддверии Нового 53-го года. Мы ужинаем позднее обычного. Бабушка София, дедушка Федор и я. Упомяну для уюта и кошку.
Несомненно, дедушка выпил по случаю праздника стопку ("баночку", говорил он) самодельной водки. И лег спать. А бабушка и я вышли пройтись по деревне, чего обычно не делалось.
Конечно, в деревне 50-х годов как, надо думать, и сейчас уличного освещения не было, но ведь зимой из-за снега не бывает слишком темно.
Деревня Язвицы состояла из двух длинных рядов домов, растянувшихся на километр-полтора, повернутых лицом к довольно широкой улице, единственной, где зимой утаптывалась прохожая часть; я застал еще время, когда там появлялись и сани.
Деревня расположилась почти точно по оси север-юг; начавшись на бугре глубокого оврага, она затем незаметно спускалась по отлогой стороне на равнину речки Кунья.
Веселые блестки и мерцание снега! Тишина нельзя ли назвать ее "сладчайшей"? заснеженного пространства вдали от города.
Подняв голову, я увидел нечто. И описать это нечто нелегко.
"Облачко", "свиток"... представьте себе прозрачную косынку малинового цвета или газовый короткий шарф с размытыми углами. Она была прозрачной сквозь нее были видны звезды и тем не менее цветной, малиновой.
Величина ее была равна приблизительно ковшу Большой Медведицы. Она пульсировала и перемещалась по небу с востока на запад; нужно было поднять голову довольно высоко, чтобы ее видеть, стало быть, градусов 65-70 над горизонтом.
Бабуся, бабуся, смотри, что летит! закричал я.
В ответ бабушка стала говорить о слабости зрения.
"Пульсируя", "словно живая", малиновая косынка прошла на фоне звездного неба и скрылась. Все зрелище длилось несколько секунд.
Мое сердце наполнилось восторгом и удовольствием, необъяснимым, невыразимым. Это было "мое" событие. В течение тридцати лет память хранила его неизменно свежим, словно оно произошло накануне. Воспоминание о нем радовало и утешало. Никогда никому я о нем не рассказывал до 83-го года. Но и рассказанный, случай жил в памяти еще несколько лет.
Спустя много лет: Эльзас, городок Эрстен (немцы скажут: "Эрштайн"). Осень 91-го. Местная церковь сохранилась, она достаточно старая, в ней есть "привилегированный алтарь". Когда-то к нему совершались паломничества, молитвы пред ним отличались разрешительной силой. Об этом рассказывает табличка, и она же рекомендует прочесть "Верую", "Отче наш" и трижды "Богородица Дева". "И ваша молитва будет удовлетворена". Ну, если так просто... да просто из любопытства... Все равно хочется посидеть и отдохнуть. "Отче наш, иже еси на небеси..."
Городок находится в 20 километрах от Страсбурга, и ясно, что я не успеваю дойти, ночь опустится раньше. Мне мечталось: вот если б подвез кто-нибудь! В большом городе легче найти ночлег и пищу. Кроме того, после уборки винограда в Рибовиле у меня появилось знакомство, вот и страсбургский адрес...
Надев рюкзак, я обошел церковь. Пустынная площадь. Пустынная улица; выводя из города, она превращалась в местную дорогу. Ни одного человека в послеполуденное время.
Вот еще: вода в бутылке кончилась, и не у кого было попросить.
Меня обогнал "Рено-5", резко затормозил и затем дал задний ход. И остановился рядом со мной. Водитель, открывая окошко, громко говорил:
Я еду в Страсбург. Вам не нужно?..
Взволнованный, я укладывал рюкзак в багажник. И потом четверть часа, пока мы ехали, расспрашивал водителя:
Вы что-нибудь подумали или почувствовали, когда увидели человека с рюкзаком на обочине? Почему вы остановились?
И в самом деле, он обычно не берет автостопщиков. Но сегодня... нет, ничего не подумал. Выехал на дорогу увидел, остановился. И всё.
Кстати, куда вам в Страсбурге?
И он подвез меня прямо к собору. Немного удивленный моей взволнованной благодарностью, улыбнувшись, он уехал.
Провидение или случайность?
О, как зависит "психологическая окраска" мира от моего выбора. Сказать "случайность", и мир останется механическим, пустым, холодным. А если все-таки табличка в церкви была права и автомобиль остановился в ответ на молитву? Таинственный невидимый Друг отозвался на мечту утомленного бомжа, и выяснилось, что жизнь мягче и ласковее, чем выглядит иногда.
Париж
© "Русская мысль", Париж,
N 4290, 28 октября 1999 г.
|
|
||||
|
||||
