Конфликт начался через десять лет после того, как Милошевич стал активно преследовать разные народности, живущие на территории бывшей югославской федерации. Главные государства Западной Европы объединились с Соединенными Штатами Америки для этого ответа. Но реакция российских правящих кругов на акцию НАТО оказалась весьма враждебной.

Насколько мне известно, никто из российской интеллигенции или среди российских правозащитников не возразил и не выступил в защиту или в оправдание НАТО. Говорят о славянской или славянско-православной солидарности, которая якобы существует между Россией и Сербией. Говорят о широкой агрессии западных сил против маленькой славянской нации, а еще больше об американской попытке подчинить себе мир с перераспределением сил после окончания холодной войны.

В России и, надо думать, в других славянских странах, возникших на развалинах СССР, есть какое-то чувство солидарности с маленьной славянской нацией, которая ощущает себя жертвой истории; никто при этом не думает о то, что у самой этой нации немало жертв. Даже голоса знаменитых бывших участников инакомыслия или сопротивления дошли до того мы об этом слышали, что сравнивают вмешательство НАТО в Югославии с завоевательными войнами Гитлера в Европе. В частности, я думаю тут о Солженицыне, который высказывался именно в этом смысле.

Опять-таки, насколько мне известно, не было никаких сравнений с той агрессивной и жестокой войной, которую Россия совсем недавно вела против Чечни. Тогда демократы выступали против военных действий российских вооруженных сил и разрушения Грозного. Но никто из них не выступил в защиту косовских албанцев, которым грозила депортация и, может быть, уничтожение. Такое молчание и такая отчужденность привели к возникновению глубокого рва между политической интеллигенцией в Европе и в России.

Российскому правительству, несомненно, предстоит сыграть большую роль в переговорах между Сербией и НАТО. Какой бы ни была эта роль, непонимание и недоразумения, которые уже возникли, бросят мрачную, словно тучи, тень на отношения между европейскими странами и Росcией.

Но я пришла сюда не только для того, чтобы вместе с вами попытаться понять эмоции, вызванные в вас косовским конфликтом. Не хотела бы я и ограничиться тем, чтобы анализировать новую и вызывающую серьезную тревогу трещину, которая чуть ли не на следующий день (в исторической перспективе) после падения Берлинской стены вновь разделяет континент, противопоставляя славян неславянам и православных неправославным. Для того, чтобы эта наша беседа была плодотворной, я хотела бы рассказать о двух основных типах реакции Западной Европы на падение Берлинской стены и на конец холодной войны. У каждого из этих двух типов реакций своя история. Они родились из различий в подходе к тому, что можно назвать коллективной памятью Западной Европы; в конечном итоге из различия в суждении о веке, который приближается к концу.

Первый тип реакции создание европейской валюты, а вместе с ней и сверхнационального учреждения, то есть Европейского центрального банка, которому поручен контроль над этой единой валютой. Банк этот работает в Франкфурте. Эта инициатива отражает желание основателей Европейского сообщества в первую очередь неразрывно связать друг с другом Францию и Германию. Миттеран и Коль почувствовали, что этой связи грозит опасность, с того момента, как пала Берлинская стена. Европейская валюта должна была укоренить Германию в Европе окончательным образом и устранить опасения, которые периодически смущают и мучают французские политические круги.

Несмотря на риторику и на изначальные обещания, европейская валюта еще не представляет собой настоящего ответа на конец холодной войны и на освобождение от коммунизма народов Восточной Европы. Создание этой валюты запоздалое, но необходимое дополнение к усилиям де Голля и Аденауэра в послевоенный период. Тут доминирует именно проблематика двух войн века, в частности ффранко-германских войн, а если взглянуть глубже в прошлое вплоть до последнего конфликта между этими двумя державами в конце прошлого века. Гельмут Коль, говоря о необходимости единой валюты, не случайно повторял: "Вопрос единой европейской валюты это вопрос войны или мира в XXI веке". Он был прав, конечно, в то время как ошибались те немецкие политики, которые, устав от постоянно отрицательных воспоминаний о Германии, хотели сбросить груз исторической ответственности и воспользоваться политическим суверенитетом, в котором их стране так долго отказывали и который был восстановлен после воссоединения.

Гельмут Коль раньше всех почувствовал значение для Европы изменений, происшедших на Востоке, но ко времени предвыборной кампании 1998 года он в чем-то уже отставал от эпохи. Для многих немцев проблема XXI века уже ничего общего не имела с войной или миром с Францией: все это ушло в прошлое. Франция и Германия мирно сосуществуют уже более полувека независимо от сомнений и опасений своих правящих классов. Все время мы убеждаемся в том, что эти правящие классы сильно отстают от общественности собственных стран.

Когда началась война в Косове, пробудились воспоминания совсем иного рода. С точки зрения европейцев, эта война вовсе не праведная, ибо для просвещенных народов не может быть праведных войн или идеологических оправданий войны. Война в данном случае просто неизбежная и в то же время запоздалая. С опозданием в десять лет Европа осознала, что на Балканах поставлены под угрозу и ее этическая судьба, и ее геополитическое и стратегическое будущее. Тут определяются ее, Европы, новые границы, и не только политические, но границы цивилизации и сопротивляемости внешней опасности, границы культурные, светские и религиозные, антитоталитарные и антиинтегристские.

Тут мы подходим к вопросу о памяти века. Это уже не та память, которая вдруг, как в 50-е годы, возродилась в момент создания европейской валюты. Для памяти века назовем ее так или для сознания, чем был этот век, первостепенную роль играют уже не войны, а опыт тоталитаризма, нацистского и коммунистического. Мы уже не повторяем "никогда больше не должно быть войн", как говорили после окончания Второй Мировой войны и как стали вновь повторять после падения Берлинской стены. Мы говорим: "Никогда больше не должно, не может быть Освенцима, Колымы, сталинских депортаций неславянских народов", кем бы они ни были: татарами, ингушами, чеченцами, курдами и так далее, с обречением всех на ссылку и гибель.

Я убеждена, что рождается новое сознание того, чем был этот наш век, новое его понимание и новая память о нем: это век тоталитаризма, а не войн. И на этой основе Европа и Россия должны вновь встретиться. Это объединяющая нас память и объединяющий нас траур, о котором мы должны думать и вместе делать выводы, вместе работать исходя из этих пережитых испытаний. Нет разделения между нами и вами; нет разделения между Западом Европы с ее горделивым денежным изоляционизмом и посткоммунистическим Востоком Европы, где якобы царят только беспорядок и бессмысленные, беспорядочные схватки, от которых рациональному Западу лучше держаться подальше. Нет этого разделения: Косовская война нам это продемонстрировала. У нас и у вас одни и те же испытания и страдания, и в этом все дело. Чернобыль, его уроки одинаковы для украинцев, русских и белорусов и касаются нас непосредственно. Нас сближает то, что вы пережили и чему научились в ГУЛАГе, этот ваш опыт помогает нам понять, как зло все время действует в мире. Нужна память и ваша и наша, чтобы установить какой-то порядок и благоразумие на этом континенте. Он так долго мучился, он породил столько великого и столько человеческих мук и ужасов.

© "Русская мысль", Париж,
N 4273, 10 июня 1999 г.

[ 3 / 8 ]

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»:     ....