В конце ушедшего года в парижском Институте славяноведения прошел международный коллоквиум "Историки в русской эмиграции". В течение двух дней выступили специалисты из Франции, Америки и России, затронувшие сложные и важные проблемы изучения национальной истории в оторванности от родины. Почетным гостем коллоквиума стал Марк Раев известный историк, профессор Колумбийского университета (Нью-Йорк), автор серьезных научных трудов "Происхождение русской интеллигенции: русское дворянство XVIII века", "Понять дореволюционную Россию", "Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции. 1919-1939".

Марк Исаакович, кто из крупных историков-эмигрантов оказал на вас наибольшее влияние?

Когда я начал учиться в университете, больших людей там почти не было. Влияние началось уже после окончания моих занятий, в середине моей карьеры, когда я встретился с о.Георгием Флоровским. Он произвел на меня большое впечатление (я потом был автором введения и статьи о его роли в историографии русской общественной мысли). Я очень любил и уважал моего учителя Михаила Михайловича Карповича.

С самого раннего момента моей научной жизни, еще до конца учебы, я несомненно ценил Павла Николаевича Милюкова, его "Очерки по истории русской культуры". Георгия Владимировича Вернадского я прочел очень поздно, уже создавшимся профессионалом, поэтому я не могу сказать, чтобы он оказал на меня большое влияние. Очень на меня повлиял не историк, а литературовед мой домашний учитель Константин Васильевич Мочульский. Он ввел меня "в сущь и в гущь" русской литературы, которая после этого всегда была со мною.

Какова была специфика работы русского историка-эмигранта, оторванного от архивов, от источников, от документов, гравюр, рисунков и многого другого?

Я думаю, что, обобщая, это было желание понять историю в почти биографическом смысле, историю России, способную объяснить положение в котором они очутились. То есть осмыслить русскую революцию: почему она произошла, что к этому привело, и насколько характер власти, которая сменила императорскую власть, можно понять из прошлого России, и в какой мере она на самом деле что-то привозное, элемент, чуждый всей предыдущей эволюции России.

Каким образом историки-эмигранты узнавали о трудах своих коллег историков из советской России, и каково было их впечатление, какова была их реакция на те труды, которые там выходили?

Не забывайте, что вы говорите с человеком, который, хотя и родился в России, фактически вырос на Западе. Когда же я достиг своего сознательного умственного развития, тогда этот вопрос уже не затрагивался, потому что советская литература была всегда доступна. И люди, которые активно продолжали в эмиграции работать, Г.Вернадский, например, или Флоровский, они следили за этой литературой. И они оценивали ее, я думаю, по достоинству иногда отрицательно, иногда очень положительно. Особенно много дала советская медиевистика. Не только публикации документов, летописей и так далее, но и комментированные издания, монографии русских или советских медиевистов. Они стояли на уровне и поднимали вопросы, которые тоже интересовали западных ученых. Это меньше можно сказать о советской исторической литературе о XIX веке. Там вопросы, которые затрагивались советскими учеными, как-то мало интересовали зарубежных историков, не только эмигрантов, но и иностранных историков, занимавшихся XIX веком.

В течение семинара, который проходил в стенах Института славяноведения, неоднократно произносился термин "позитивизм". Как вы его понимаете?

В моем понимании позитивизм есть прежде всего кропотливое собирание фактов в надежде найти осмысленное обобщение. Большие вопросы всегда были на заднем плане, потому что без них нельзя подходить к материалу, неизвестно, какие ответы можно найти в том или ином документе, так что без этой задней мысли, концепции позитивизм тоже не может жить.

Сегодня образуется новая плеяда историков, которая изучает историю русской эмиграции. Прекрасные труды появились по истории русской эмиграции в Белграде, Берлине, появляются в Париже. Что бы вы могли порекомендовать этим новым историкам?

Ничего иного, чем быть профессионально подготовленными, иметь какую-то основную линию или цель: почему они обратились к этому вопросу, почему они исследуют, что это для них значит история русской эмиграции? Они должны иметь ясное понятие своего собственного толчка. И потом владеть всеми документальными и концептуальными инструментами, которыми должен оперировать профессиональный историк.

Возникают большие сложности и трудности, ведь архивы разбросаны по всем странам.

Дело не только в архивах. Они должны, во-первых, ознакомиться с уже опубликованной документацией. Я часто говорю людям и особенно говорил, когда еще преподавал студентам: вы сначала должны знать все, что было напечатано, потом идите в архив. Потому что искать в архиве, не прочитав, не освоив всего, что уже было напечатано, будь это документ или пресса, монография или мемуары, вы просто не будете знать, чего ожидать в этих архивах. Так что архив это не самоцель. Поиски в архиве это один из инструментов. Если можно войти в архивы с уже намеченными вопросами к этой документации и искать что-то определенное, тогда можно найти очень много. А не имея этого в виду, ничего не найдешь.

Первая эмиграция кончилась?

Первая к сожалению, да. Это судьба всех людей.

Если же говорить о том, что они за собой оставили, нет. Тогда наоборот, она теперь возвращается в Россию. Вливается в общее развитие русской культуры. Я думаю, их творчество будет играть все большую и большую роль, поскольку будет более органическое развитие русской культуры в будущем.

Все знают о существовании в эмиграции шоферов такси, шахтеров, домов моделей и ресторанов. Могли бы вы назвать несколько оригинальных эмигрантских профессий, которых никто не знает?

Я могу ответить на этот вопрос только анекдотом, настоящим. Когда мой отец должен был просить разрешения поехать за американской визой в Марсель, уже после сдачи Франции немцам, он должен был получить разрешение от местной жандармерии. Он плохо говорил по-французски, я пошел с ним, Жандарм, заполняя анкету, спросил его профессию. Отец ответил: инженер. А на это жандарм отвечает: "Вы работаете инженером здесь, у нас в маленькой деревне, у подножья Пиренеев?" Отец отвечает: Конечно, нет. "А есть ли у вас другая профессия?" Да, я был директором нефтевозного дела. "Вы этим занимаетесь здесь?" Нет, конечно. У меня других профессий нет. Ничего не могу больше сказать. Тогда жандарм подумал, почесал затылок и написал: профессия русский эмигрант.

Беседу вел
АНДРЕЙ КОРЛЯКОВ

Париж

©   "Русская мысль", Париж,
N 4310, 23 марта 2000 г.

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»:     ....   ...        [ с 01.04.2000 ]