В феврале 1983 года Виктор Некрасов приехал в Кельн праздновать с нами 40-летие сталинградской победы это был наш общий праздник. У нас он встречался с Генрихом Беллем.

Они познакомились еще в 1962 году в Москве на писательском банкете в честь Белля, с тех пор не виделись. Но встретились и разговаривали как давние, добрые приятели. Нам пришлось быть и переводчиками. В разговоре возникали всё новые и новые темы: война, различия русского и немецкого солдатского опыта, Гитлер и Сталин, значение сталинградского перелома, холодная война, судьба Андрея Сахарова, новые аресты в СССР, эмиграция, снова и снова война... То и дело спорили, иногда жарко, но неизменно дружелюбно.

Мы несколько раз участвовали в беседах Белля с литераторами, немецкими и советскими, и с такими, с которыми он был давно знаком, неоднократно виделся, переписывался. Но не можем припомнить ни одного примера такой непринужденной близости, почти родственности, которая была явственна в его общении с В.Некрасовым. Они оба ощутили и осознали эту близость. Нещадно дымили сигаретами, Белль своим "Кэмелом", Некрасов своим "Голуаз", тормошили нас, чтобы переводили иные непереводимые солдатские речения, которые приходилось многословно комментировать.

Вскоре после этой кельнской встречи и возникла мысль об издании двух романов, "В окопах Сталинграда" и "Где ты был, Адам?", одной книгой. Сперва нас привлекла уже "перекличка" заголовков: "В окопах Сталинграда" звучало как ответ на вопрос Адаму, заданный через пять лет после ответа. Белль обрадовался предложению издать романы вместе, сказал, что напишет предисловие.

Но вскоре он смертельно заболел.

Что связывает эти два, казалось бы, совершенно разных произведения? Советский офицер Керженцев рассказывает об отступлении, о Сталинградской битве. Он ни на мгновение не сомневается в необходимости сражаться даже тогда, когда это кажется безнадежным. Он лишь изредка вспоминает о мирном прошлом, лишь изредка его мысли отвлекаются от окопных будней, от боев.

О немецком солдате Файнхальсе рассказывает автор, который пристально следит за его мыслями, настроениями, за всем, что видит и чувствует молодой человек, которому изначально война чужда, отвратительна. Всего важнее для него любовь к еврейской девушке-венгерке, которая гибнет в концлагере...

Файнхальс дезертирует; весной 1945 года он сражен немецким снарядом на пороге отцовского дома.

Керженцев неразрывно связан со своими товарищами, стремится разделять с ними труд и опасности. Файнхальс совершенно одинок. Он мечтает об одном уйти подальше от окопов, от строя.

Керженцев иногда испытывает упоение в бою. Файнхальс только отвращение и страх.

Казалось бы и нам так долго казалось, у них нет ничего общего. Одна книга о солдатах-победителях, защищавших свою землю, убежденных в необходимости и справедливости своей тяжкой, страшной солдатской работы, а другая книга о солдатах разбитой армии, потерпевших заслуженное поражение, отступающих с чужой земли, подавленных сознанием бессмысленности своей судьбы.

Но опыт прошедших десятилетий жестокий, часто непроницаемо хаотический, мучительный опыт самообманов, разочарований, долгих блужданий и внезапных озарений становится тем магическим кристаллом, сквозь который виднее самые существенные черты иных людей, событий, книг.

"Избирательное сродство" сталинщины и гитлеровщины (впервые представленное художественно в романе В. Гроссмана "Жизнь и судьба") теперь открыто обсуждается в советской печати. А ведь еще недавно такое сопоставление считалось уголовщиной. Разноименные "великие правды", провозглашавшиеся сталинцами и гитлеровцами, действительно долго казались непримиримо противоположными. Но подобных правд всегда было много: разные вероучения, державы, партии, секты утверждали, навязывали или отстаивали их часто в губительных войнах. А потом проходило время, и новые поколения верили иным пророкам или по-своему толковали дедовские предания... Мы сегодня и ощущаем и сознаём, что наши внуки иначе воспринимают все, что было смыслом нашей жизни, те жгучие, мучительные вопросы, которые наши сверстники задавали себе в годы войны и в годы сталинщины.

Однако связь времен все же не прерывается. Она явственна прежде всего в слове, в языках народов, в их словесности и в их искусстве... Притом связаны между собой не только поколения одного народа, но и разные нации, даже разделенные далекими далями времени и пространства, а иногда давней враждой.

Данте, Шекспир, Сервантес, Мольер, Гете, Шиллер, Пушкин, Толстой, Достоевский и многие другие художники стали необходимы в разных странах, необходимы людям разных поколений и разных взглядов. Их творения по-разному толкуют ученые, по-разному усваивают и преображают в театрах, в музыке, в школах... При этом становится очевидным, что различия "больших правд", некогда занимавших, тревоживших, мучивших и великих художников, теперь занимают только ученых исследователей, которые все еще продолжают спорить о том, как Данте относился к борьбе пап с императорами, Гёте и Шиллер к идеям Французской революции, Пушкин к декабристам и царю, Достоевский к социалистам... Однако для огромного большинства людей, в чьем сознании и мировосприятии продолжают жить Гамлет, Дон-Кихот, Фауст, Онегин, Алеша Карамазов, неведомы или безразличны все колебания политических, философских взглядов тех, кто создавал эти образы.

Умозрительные великие правды однозначно исчислимы, точно изъяснимы и преходящи, смертны и совершенно безличны.

А конкретные "малые правды" неисчислимы, многозначны, многолики. Когда художнику удается выразить в слове частицу бесконечного разнообразия человеческих судеб, характеров, связей между людьми его творение становится бессмертным.

И всего важнее те связи, которые создаются не рассудочными расчетами и соображениями, а душевным притяжением, как любовь Илоны и Файнхальса, как дружба Керженцева с Чумаком, с Валегой.

У романов Виктора Некрасова и Генриха Белля общая нравственно-художественная основа глубокая человечность. Оба писателя воспринимают события и людей независимо от какой бы то ни было идеологической, социальной, национальной ил религиозной предвзятости. Это книги о войне. Но среди множества разных чувств, которые они вызывают, нет ненависти, злобы, мстительности.

Глубинная духовная сущность роднит творчество Некрасова наследника русских реалистов с творчеством Белля, который с юности полюбил Толстого, Достоевского, Чехова.

Эти две книги родственны и в своих противоположностях. Каждая из них от соседства с другой становится отчетливее, внятнее, значительнее. В сближении разнонаправленных магнитов возникает особая энергия энергия добра.

В сближении этих романов проступает "вечно явственная тайна" (Гете) тех малых поэтических правд, которыми только и живет человечество.

Публикация
АЛЕКСАНДРА ПАРНИСА

Москва. Февраль 1989

©   "Русская мысль", Париж,
N 4324, 29 июня 2000 г.

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»:     ...     [ В Интернете вып. с 29.06.2000 ]