Эти слова несколько раз звучат за кадром телевизионного фильма "Марат, Лика и Леонидик", произнесенные глухим, завораживающе тихим, поразительно проникновенным голосом его автора и создателя Анатолия Эфроса. 3 июля нынешнего года ему могло бы исполниться 75.

Анатолий Васильевич Эфрос умер неожиданно, 13 января 1987 года, когда ему шел шестьдесят второй год.

Театральный режиссер, он создал театр, который был воплощением свойства, присущего этому искусству, эфемерности. Из чего рождался его театр не знает на самом деле никто. Ни его актеры, ни его зрители, ни люди, пытающиеся заниматься исследованием его творчества.

Помню, Ольга Яковлева, знаменитая актриса его театра, когда вышла моя маленькая, однако и по сей день единственная книжечка об Эфросе, сказала: "Все правильно. Только все дело в том, что он-то был неправильный". Чем дальше, тем больше убеждаюсь, как она была права, ибо ощущала театр Эфроса изнутри.

Эфрос ставил "бытового" Розова поднимая его над бытом, а "поэтичного" Арбузова опуская его поэтичность на грешную землю. Ни тот ни другой при этом ничего не утрачивали, но авторство спектакля (или фильма) уже в значительной степени принадлежало не им, а режиссеру. А как был им поставлен "Человек со стороны" Дворецкого! Эфрос этим спектаклем открыл в нашем театре "производственную тему". И пошло-поехало: трубы, домны, станки, цеха, заводы... Самое интересное, что и в пьесе Дворецкого тоже речь шла о чем-то из этого ряда, но в эфросовском спектакле не это запомнилось, а совсем другое: боль мастера, которому мешают делать дело.

А как привыкли мы сегодня к разного рода трактовкам и интерпретациям Чехова забывая, что ведь именно Эфрос, еще в свою такую счастливую и такую короткую ленкомовскую пору поставив "Чайку", открыл, что Чехов это не про что-то отвлеченное, дореволюционно-кринолинное а именно так выглядели в ту пору давно утратившие внутреннее содержание "пожилые" мхатовские спектакли, а про сегодня, про сейчас, про всегда. Можно без преувеличения сказать: он вернул нам Чехова.

Но драматургом "пожизненным" стал для Эфроса Мольер. Помню, как, примчавшись домой после премьеры его "Дон Жуана", ринулся к шкафу, стал лихорадочно перечитывать пьесу. Увы, все слова были ровно на том же месте, что и в спектакле, только почему-то никогда я в них ничего подобного не прочитывал. Пошлая, расхожая история ловеласа оказалась трагедией: трагедией веры и трагедией безверия. Сюжетом о человеке избранном и одновременно проклятом. Мучительной, душераздирающей драмой умирания, когда все вроде бы хорошо, только в какой-то момент вынули стержень, и все распалось.

И последним его спектаклем тоже оказался Мольер. "Мизантроп". Тягуче-многословная, велеречивая пьеса, казалось бы, напрочь лишенная действия, стала средоточием страсти, воплощенной болью, ощущавшейся почти физически...

А мне запомнилась интонация, с которой Альцест произносил одну свою фразу: "И хочется бежать... долгая, долгая пауза, артист всматривается в зал или совсем не в зал, а поверх зала? потом: ...куда глаза глядят".

Память возвращается к его спектаклям снова и снова, но это все химера, все тлен. Спектаклей нет и никогда уже не будет.

И все-таки чем дальше уходят они, чем дальше уходит их создатель, тем больше и больше они словно прорастают в нас. И всплывают слова еще одной его героини: "Он меня мобилизует..." Да, наверное, что-то в этом роде можно сказать и про эфросовский театр. Правда, в отличие от Тургенева, которого читает, спасаясь от холода и голода, арбузовская Лика, перечитать или перелистать его спектакли нам не дано. Дан лишь некий смутно-внятный отсвет. Отсвет чего-то непостижимо прекрасного, имя чему тайна гения.

ЮРИЙ ФРИДШТЕЙН

Москва

©   "Русская мысль", Париж,
N 4326, 13 июля 2000 г.

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»:     ...   ...  [ В Интернете вып. с 13.07.2000 ]