Каменный символ российского триколора, отшлифованный с одной стороны и оставленный грубым, необработанным с другой, а перед ним символические мостовая набережной и решетка канала Грибоедова (Г.В.Старовойтова жила и была убита на канале Грибоедова) все это очень выразительно и по-петербургски лаконично и строго. Именно этот проект Анатолия Белкина, с которым была дружна Галина Васильевна, выбрали ее родители.

Похороны людей такого масштаба всегда приобретали в России огромную общественную значимость, общество консолидировалось вокруг тех ценностей, которые воплощал покойный, отождествляло себя с ними. Два года назад нужно было простоять несколько часов в огромной очереди, чтобы проститься с Галиной Васильевной. Казалось, что общество потрясено этим подлым убийством яркого политика истинной демократки, стоявшей вместе с А.Д.Сахаровым у истоков "Демократической России". Было сказано много слов о верности России идеалам свободы и необходимости объединения всех демократических сил. При этом выражалась уверенность, что исполнителей и заказчиков убийства обязательно найдут.

В прошлом ноябре в годовщину гибели Старовойтовой на ее могиле вновь много говорилось о свободе, правах человека и преодолении раскола среди демократов. Разумеется, выражалось возмущение тем, что убийцы все еще не найдены.

Но сегодня общество, похоже, никаких разговоров уже слышать не хочет или... просто позевывает. Уже стало окончательно ясно, что заказчиков убийства, как и исполнителей, не найдут никогда.

Конечно, о приближении очередного "судьбоносного момента" уже и слышать не хочется опять выбирать очередное "меньшее зло"? "Чума на оба (или все) ваши дома!" Всем уже ясно: всенародные выборы то, что у нас сегодня хоть как-то похоже на демократию, на самом деле превратились в выборы "ворюг и кровопийц". В недавнем прошлом Иосифу Бродскому "ворюга был милей, чем кровопийца", и в этом он видел исторический прогресс, но у нас "ворюги уже снова стали кровопийцами", как сказал Виктор Шендерович. Власть нынче дает возможность бесконтрольного обогащения об этом прямо говорят побывавшие в ней, да и все это видят. Поэтому люди не верят в бескорыстие идущих в политику и не хотят быть винтиками в играх одной и той же постоянно тасуемой колоды дельцов, которые на самом деле вовсе не собираются защищать интересы своих избирателей.

Европейцев всегда поражала вера самих русских в реальное существование того, что декларируется властью. Но теперь общество отказывается играть по этим правилам и начинает пытаться использовать демократический механизм всерьез. Число бюллетеней, поданных "против всех", растет с каждыми выборами, все чаще их просто бойкотируют.

Похоже, что большинство начинает предпочитать внутреннюю свободу. Не случайно сейчас, пожалуй, самое цитируемое пушкинское стихотворение "Из Пиндемонти" (1836): "Не дорого ценю я громкие права... Иные, лучшие мне дороги права; иная, лучшая потребна мне свобода: зависеть от царя, зависеть от народа не все ли нам равно?" Пушкин здесь не упомянул еще об одной возможной зависимости от правового закона, чем, собственно, и определяется правовое государство. Стихотворение просто не об этом. Еще в 1817 г. в "Вольности" он писал слово "Закон" с большой буквы:

Но в какой мере возможна эта "лучшая свобода" без свободы правовой? Без даже ограниченной свободы печати при царском режиме у нас и Пушкина не было бы. Внутренняя, тайная свобода, которую у нас любят противопоставлять внешней, конечно, великая вещь. Но "тайная свобода" она и есть тайная. Как ни крути, другого механизма для решения вопроса, как жить всему обществу, кроме всеобщих выборов и построения гражданского общества и правового государства, нет. Но почему-то возможность сменять коррумпированную власть без насилия, с помощью выборов, у нас никак не превращается в реальность. Неужели мы способны только на известный "русский бунт"?

Однако даже внешне воспринятые "западные правила управления" со временем все-таки меняли русскую жизнь. "Закваской" в обществе была интеллигенция. Как писал Герцен в 1857 г., если бы в России совсем не было "брожения западной гражданственности", то "мы дали бы миру еще небывалый пример самовластья, вооруженного всем, что выработала свобода; рабства и насилия, поддерживаемого всем, что нашла наука. Это было бы нечто вроде Чингисхана с телеграфами, пароходами, железными дорогами, с Карно и Монжем в штабах, с ружьями Минье и с Конгревовыми ракетами под начальством Батыя".

Но так как гражданственности особенно "бродить" не давали, то именно такой пример азиатской худо-бедно модернизированной деспотии мы миру и дали. И в конце XIX века все было по-прежнему. Лев Толстой 11 июля 1890 г. записал в дневнике: "Мы переживаем то ужасное время, о котором говорил Герцен. Чингис-хан уже не с телеграфами, а с телефонами и бездымным порохом. Конституция, известные формы свободы печати, собраний, исповеданий, все это тормоза на увеличение власти вследствие телефонов и т.п. Без этого происходит нечто ужасное и то, что есть только в России".

Превратив конституцию и демократические свободы в чисто словесные украшения, которые никак не могли служить тормозами, большевики продолжили "традицию" и смогли усилить деспотию до невиданной степени. Понимая особенности российской национальной цивилизации, Ален Безансон определил природу советского государства как логократию. Ее главный инструмент слово, создающее нужную власти реальность. Подданным запрещается сомневаться в подлинности иллюзии. Можно добавить, что такая логократия рецидив магического мышления. Так получается "страна, где так вольно дышит человек". На словах "все во имя человека, все для блага человека", на деле даже спасателей заграничных к утонувшему "Курску" не подпустили, лишь бы понадежнее спрятать концы в воду (в буквальном смысле) под предлогом военной тайны.

Власть приспособила для своего блага и демократию, и даже, не побоявшись этого слова, рынок. Вроде бы есть демократия, а на деле как всегда... Разделение властей вроде бы произведено, выборы проводятся регулярно, приватизация состоялась, экономические реформы идут... Все вроде бы... Значит, жить стало лучше и веселее. Но почему-то граждане чувствуют себя статистами, изображающими благоденствующих пейзан в потемкинской деревне.

И все-таки даже сегодняшняя ублюдочная демократия лучше, чем узаконенное самовластие. (Для тех, конечно, кто жив остался). Как писал Герцен, "каждый, кто сколько-нибудь следил за историей русского развития с начала XVIII столетия, видит даже в самые уродливые эпохи ее, что в обществе подымаются, бродят живые силы, требующие больше чем одного повиновения". "Крот истории", как известно, роет медленно. Нравы меняются подспудно, незаметно. А потом вдруг несмотря на официально царившее в СССР единство партии и народа, это самое нерушимое единство "слиняло в три дня", как сказал бы В.В.Розанов. Жаль только, что сам архетип российского этоса оказался удивительно устойчивым, но на то он и архетип.

"Умнейший муж России" Пушкин видел развитие именно в постепенном облагораживании нравов общества: "Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества".

При открытии памятника на могиле погибшей Галины Старовойтовой ее родственники, друзья и соратники вновь много говорили о свободе, с которой напрямую была связана ее жизнь. Это ощущение реальности свободы передавалось другим, как сказал Платон Борщевский, сын Галины Васильевны. Сергей Цыпляев, коллега Старовойтовой по I съезду народных депутатов СССР, выразил уверенность, что память о Галине Васильевне соберет демократов вместе вокруг идеи свободы. Помощник Старовойтовой Руслан Линьков утверждал необходимость нравственности в политике, в которую сейчас, к сожалению, пришли в основном циничные прагматики. Депутат Государственной Думы Александр Шишлов, сидевший на заседаниях рядом со Старовойтовой, подчеркнул, что она была подлинно народным депутатом и боролась за страну, где высшими ценностями будут человеческая жизнь и свобода. Посол США Джеймс Коллинз говорил об универсальном значении этих ценностей. Поэтому у Галины Васильевны очень много друзей в Америке, где государство базируется именно на них. Консулы Великобритании и Германии говорили о желании многих людей в других странах бороться за Россию в нашем общем мире. Петр Филиппов сказал, что благодаря усилиям демократов первого призыва у нас выросла молодежь, которая, как показывают социологические опросы, хочет жить в европейской стране, быть профессионалами своего дела, владеть собственностью, т.е. не быть люмпеном.

Сергей Станкевич назвал Галину Старовойтову совестью российской демократии. Она всегда очень охотно помогала конкретным людям, стремилась сделать демократию полезной в их каждодневной жизни. Это подчеркнула и Людмила Нарусова, отметив, что мало просто говорить слова о свободе и демократии, надо воплощать их в жизнь.

Горькую правду о том, что слова о свободе и демократии мы произносим сейчас на фоне подмены реальной свободы и демократии словами о них, высказал поэт Виктор Кривулин. Он сказал, что не хочет говорить только слова. Галину Старовойтову привело в политику чувство, что свобода это реальность. Наша страна сейчас "как бы" демократия. К сожалению, за усилия сделать ее реальностью, Галина Васильевна заплатила жизнью.

Похоже, что дело "сеятеля свободы" у нас вечно. И вечно, по словам Пастернака, "не читки требует с актера, а полной гибели всерьез".

АННА МИХАЙЛОВА

Санкт-Петербург

©   "Русская мысль", Париж,
N 4341, 16 ноября 2000 г.

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»:     ...