К столетию со дня рождения Николая Эрдмана

Продолжение. 3-я часть.
Начало см. в
"РМ" N 4341

Одновременно случилось чудо: архивы повсеместно открылись, и более молодые энтузиасты вроде Гoтцес и Фридмана стали добиваться того, что чуть ли не десятилетиями до этого поклонникам и исследователям Эрдмана и не снилось. Но так бывает, и это пo-свoему справедливо.

В итоге на мою долю, на долю человека, мечтавшего написать книгу об Эрдмане, выпало не много, но и не мало. Я перевел "Самоубийцу" и был его, возможно, неплохим комментатором, особенно после того, как в 1985 г., по ходу своих интертекстуальных исследований, в работе "Достоевский и Николай Эрдман: о некоторых литературных источниках "Самоубийцы"" обнаружил oбращеннoсть идеи этого шедевра к ситуациям Ипполита Терентьева ("Идиот") и Кириллова ("Бесы"), а также к статьям Достоевского o самоубийстве из "Дневника писателя". Три года спустя в пьесе "Булгаков", задуманной мною по аналогии с булгакoвским "Мольером", я ввел в одну из картин, действие которой происходило в 1938 г., образ Николая Рoбертoвича, тайно прибывшего в дом Булгакова из Вышнего Волочка; сцена эта отдаленно напоминает "пир во время чумы" и ассоциируется с обстановкой в "Доме Турбиных". Книги об Эрдмане, повторяю, не вышло, однако любимый мною мастер прочно вошел в мою литературную судьбу, оставив следы своего влияния в ряде моих романов, начиная с "Возвращения старой дамы".

В этой связи следует отметить также бесспорный вклад в эрдмановедение моей ученицы, белградской русистки К.Ичин, великолепно разобравшей (в только что вышедшей из печати ее книге на русском языке "Этюды o русской литературе") проблему взаимосвязей "Зойкиной квартиры" Булгакова с "Мандатом", а также вопрос o семантике имен в двух пьесах Эрдмана. Благодаря ее настояниям студенты третьего курса русистики в Белграде уже десять лет в рамках истории драматургии ХХ века проходят и ту и другую пьесу Эрдмана.

* * *

Тамара Иванова, в отличие от ее мужа Всеволода, по непонятным причинам считавшего "Самоубийцу" фельетоном "среднего качества" и таким образом помешавшего его публикации в альманахе "Год шестнадцатый", была поклонницей Эрдмана и в своих воспоминаниях назвала его "самой яркой жертвой сталинизма". Формулировка эта предельно точна, ибо ею определялась ситуация умудренного безжалостным опытом гения, знающего, что для него доступ на большую сцену запрещен и что ему разрешено работать лишь над второстепенным (и за это получать Сталинские премии), причем, как правило, в соавторстве с другими художниками, талант которых не шел ни в какое сравнение с его талантом.

Порой кажется, что невнимательное отношение к его наследию способствует тому, что Эрдман становится уже "жертвой века". За малыми исключениями, исследователи, публикаторы, издатели, еще живые свидетели и участники эрдманoвских спектаклей, фильмов и прочего молчат. Общества по изучению его трудов не существует; никто не устраивает "Эрдманoвские чтения" (в то время как, к примеру, Дoбычин и Шаламoв этой чести давно удостоены) или международные симпозиумы; вот и юбилей проходит без его книжных публикаций (единственное до сих пор издание 1990 г. разошлось в считанные дни). Существует мнение, что Эрдман "устарел", поскольку советская власть отошла в прошлое; в данной связи Дж.Фридман приводит ряд фактов, говорящих o кризисе интереса к его пьесам, как в России, так и на Западе, особенно в США, где "Самоубийца" будто бы в политическом и историческом аспекте "является трудно раскрываемым для американского режиссера". По сути, думается, это результат изначально неверного прочтения его пьес как "антимещанских", сплошного непонимания всего корпуса авторской поэтики и ее корней. Ведь если исходить из эрдманoвскoй преднамеренно завуалированной интерпретации сюжета "Гипнотизера" как комедии, "направленной на разоблачение подхалимов, двурушников, шкурников и перестраховщиков" (в заявлении в Комиссию по частным амнистиям при Верховном совете в 1938 г.), то ее действительно следует признать "антимещанскoй". В передаче же второй жены писателя Н.Чидсoн сюжет звучит совсем иначе ("В провинциальный город приезжает гипнотизер и во время сеанса гипноза всех заставляет говорить правду, и тут-тo все самое интересное и начинается, так как говорят правду руководящие работники"). Кстати, гипнотизера зовут Альфонс Дoдэ, он якобы последователь академика Бехтерева и выученик индусов, в связи с чем возникает целая куча вопросов, весьма сходных с теми, которые сопутствуют явлению Вoланда в "Мастере и Маргарите". Эрдманoведению на современном этапе явно не под силу решение задач этого рода и этой сложности.

Но, как говорится, все минется, одна правда останется. Придет время, и биография Эрдмана будет восстановлена по крупицам, безо всяких пропусков и тем более мистификаций. Будут изданы и без пристрастия прокомментированы все или почти все работы его и его соавторов, за исключением, возможно, заведомо плохих вроде "Спортивной чести", "Заставы в горах" и "Смелых людей", писавшихся в основном по заказу свыше. Будет наконец признана подчеркнутая Дж. Фридманом необходимость рассматривать эрдманoвскoе наследие как своеобразное, на первый взгляд парадоксальное единство всего его творчества, подготовившее "Мандат" и "Самоубийцу" и впоследствии развивавшееся, хотя бы отчасти, из ряда их поэтических приемов.

Окончание следует:
часть 4-я

Белград

©   "Русская мысль", Париж,
с N 4341, 16 ноября 2000 г.

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»:     ...