В московском издательстве "Олимп" вышла новая книга Анатолия Приставкина "Долина смертной тени". Писатель назвал ее "романом-исследованием на криминальные темы". Эта книга плод размышлений за последние несколько лет работы в комиссии по помилованию при президенте России. Книга страшная: в ней предстает такая Россия, о которой многие из нас слышали, но с которой не каждый соприкасался. Россия, в которой каждый пятый так или иначе прошел через тюрьму, Россия жестокости и безысходности. Приставкин называет ее "криминальной зоной".

Проработав девять лет в комиссии по помилованию, ежедневно сталкиваясь с искалеченными людскими судьбами, с преступлениями, по большей частью вызванными социальной неустроенностью, отсутствием сдерживающих центров, глубокой нравственной деградацией общества, писатель ужаснулся и написал книгу, которую можно считать своеобразным продолжением "Архипелага ГУЛАГ" Солженицына.

Вот отрывки дел из одной лишь папки, рассматриваемой на комиссии:

"Пили двое, братья. Один убил другого ножом, а на полу кровью написал: "Убил дурака"" (срок 8 лет).

"Двое пришли выпить к приятелю в котельную, а он пить не хотел и стал их гнать. Тогда они его избили и живьем засунули в топку, где он и сгорел..." (15 лет).

"Пили двое. Муж стал выражать недовольство приготовленным женой обедом. Она взяла кухонный нож и его убила" (3 года).

"Пили двое... Один приятель предъявлял другому претензии по поводу неправильного образа жизни, а тот обиделся и задушил руками..."

"Это угарно пьяный список можно продолжать до бесконечности".

Согласившись возглавить комиссию по помилованию, Анатолий Приставкин был вынужден изменить свою жизнь, отложить на несколько лет работу над историческим романом, о котором мечтает до сих пор. Наш разговор с писателем начался с вопроса о роли комиссии в его жизни:

Чем для вас стала комиссия по помилованию?

Она изменила мой образ жизни и мое отношение к криминальной части нашей России. И вообще она сделала меня хуже. Не комиссия, конечно. А сама тема, к которой я прикоснулся. Я меньше стал верить людям и меньше верить в будущее нашей великой родины, странной нашей России. Дело в том, что я очень долго сопротивлялся все это написано в книжке, и Сергей Ковалев приложил массу усилий, чтобы меня убедить занять место председателя комиссии.

Если бы этого не было, что бы вы делали?

Сидел бы да писал книги. У меня, как у каждого автора, планов на сто лет вперед. Я еще не прикасался к тысяче тем, которые бродят у меня в голове, прорастают, а я никак не могу к ним вернуться. У меня лежит исторический роман Григории Котошихине, написанный на четверть. Очень люблю эту эпоху времен Алексея Михайловича. Тема очень интересная: человек, работавший в русском посольстве, бежал в Швецию, стал эмигрантом, был казнен там как шпион, написал невероятно интересную книгу о России, первую историю России. Я держал эту рукопись в руках за время ее существования к ней прикасалось, наверное, всего человек пять.

В книге вы пишете, что комиссия забрала у вас жизнь.

Она и взяла, она и дала. Она дала мне общение с замечательными людьми, с Булатом Окуджавой, Львом Разгоном, которые были членами нашей комиссии, чувство сопричастности к какому-то христианскому делу.

Как вы писали книгу?

Дневники я вел непрерывно. А книгу решился писать только на пятом-шестом году работы в комиссии, когда немцы предоставили мне возможность работать в доме писателей в Германии. Я там сидел по 12-14 часов за письменным столом. Это было своего рода внутреннее освобождение.

Стало легче?

Намного.

Очень трудно определить жанр вашей книги. В ней много информации, а с другой стороны судьбы живых людей. Как вы сами определяете жанр книги?

Это странный жанр роман- исследование. Ко мне все эти истории пришли через определенную систему криминальных дел. Окном оказалась эта комиссия, через которую я увидел всю Россию, поэтому передо мной стояла задача или произвести исследование и написать полунаучную статью, или откликнуться эмоционально, показать живые судьбы, которые меня зацепили и прошли через мою кровь. Я должен был отреагировать как писатель. Один из членов комиссии, режиссер Марк Розовский, например, берет уголовные дела в театр и читает их вслух. С другой стороны, я думал, что надо рассказать о структуре, в рамках которой эти люди варятся. То есть показать тюрьмы, суды. Заседания комиссии. Получилось, что эта книга многогранная.

Россия предстает в вашей книге "криминальной зоной". В книге почти не замечаешь надежды на то, что эта ситуация может в будущем измениться. Так ли это?

Мне кажется, традиционная российская жестокость исходит не только от большевизма, большевики ее лишь использовали. Они изъяли из человека благородное и поддержали самое черное. Большевизм ведь и держался на дьявольском начале. А жестокость, к сожалению, в российской жизни идет от рабства ее, это еще и Василий Гроссман подчеркивал.

Страна, пережившая большевизм, усугубила эти страшные черты жестокости, равнодушия, безразличия к жизни, свойственные народу, обострила их. Нация спивается, нация деградировала, убивают друг друга непрерывно, никаких сдерживающих начал не существует. Апокалипсис наступил уже. Это то, что мне открылось, но как может человек летящий в этой камере, вместе со всеми, сказать, как спастись? Нужен взгляд снаружи, а не изнутри. Мы летим все: и вы летите, и я лечу. Я констатирую, что мы пребываем в ужасном, кризисном состоянии. Понятно, что нужно делать: говорить об этом, не закрывать глаза.

Второе: просветительство. Можно поднять экономику, но души никто не изменит. Рабы не перестанут быть рабами, если перейдут от сохи к электронной машине. Общество должно нравственно измениться. Для этого должны быть приложены невероятные усилия. Пока этого не происходит. Есть какая-то среда просветителей: был Дмитрий Лихачев, есть Сергей Ковалев, еще кто-то. Но это разрозненные усилия. Россия держится на светочах, на мессиях. Наша комиссия занимается этим же она как единица, как личность. Должны быть объединенные усилия многих людей, которые пытаются вытащить эту застрявшую Россию.

Нравственной перестройки пока не было. Ее можно провести только через милосердие, а не через жестокие, карательные, усугубляющие жестокость законы. Я думаю, что западная цивилизация мягче нашей, но что-то они все-таки поняли. Там дети не голосуют в классах за смертную казнь. Каждый раз, когда я выступаю в немецкой аудитории, я разговариваю и с немецкими детьми, рассказываю о наших детях. А потом я спрашиваю: а кто из вас за смертную казнь? Сто процентов против. Значит, их родители так воспитали. Значит, приходит новое поколение, которое не может представить мир с насилием и жестокостью.

Недавно приехал учитель со станции Зима. Он в прошлом году рассказывал, что в его классе на вопрос о применении смертной казни почти все учеников проголосовали "за". В этом году он опять проводил голосование, и на этот раз уже 30% высказались против применения высшей меры наказания. Он считает это своим достижением. Но это движение, которое начинается на маленькой станции Зима, должно происходить на разных станциях в России. Это единственный путь спасения страны. Не через президента и депутатов. Не через чиновников, даже не через писателей, только через просветителей.

Беседовала
АННА ФИЛИППОВА

Москва

©   "Русская мысль", Париж,
N 4346, 21 декабря 2000 г.

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»:     ...