И мы не увидели, ибо та "Федра", премьера которой только что состоялась в БДТ, не есть ни классическая античная, ни даже расиновская трагедия, хотя в названии спектакля и значится Жан Расин
Поставил "Федру" Григорий Дитятковский, костюмы и декорации придумала Марина Азизян.
Конечно, нужно известное мужество, чтобы на исходе стремительного тысячелетия просидеть почти четыре часа в темном зале, вслушиваясь в конструкции расинова гения, настолько тяжеловесные, что даже затруднительно судить об игре М.Игнатовой (Федра), А.Петрова (Тезей), А.Носкова (Ипполит) и других актеров, занятых в спектакле. Мужество требуется и для того, чтобы пережить момент, когда древнегреческий царевич Ипполит, а впоследствии и его отец Тезей появляются на сцене в костюмах, максимально приближенных к форме морских офицеров российской царской армии. Но тот зритель, для которого этот момент не перечеркнет духовные усилия всего вечера, рано или поздно обнаружит связь этой неуместной, казалось бы, одежды с просторными балахонами и тюрбанами Федры, странными буклями и косичкой ее наперсницы Эноны, клетчатой шалью Исмены и сложными устройствами декораций, с которыми управляются прямо во время действия безмолвные фигуры, похожие на рассыпавшиеся призраки античного хора.
Все задумано так, чтобы раздвинуть рамки пьесы, как бы впустив в нее историю культуры. Словно холст трагедии истерся от времени и в него сквозит и галантная Франция, и императорская Россия, и античная простота, и язвительная постмодернистская рефлексия. Когда удается "схватить картинку", почувствовать этот образ, составляющий, видимо, основную идею спектакля, происходит удивительная вещь: совершенно по-иному звучит архаичный перевод "Федры" Михаила Лобанова, с благоговением посвященный верноподданным автором "ея Императорскому Величеству Всемилостивейшей Государыне Императрице Елисавете Алексеевне". Стихотворные строки как бы повисают вне времени и пространства скелетом, каркасом, на котором держится мир. И шум прибоя все время слышится вдали, как бы напоминая о том, что должно случиться в конце.
В центре сцены система прозрачных металлических цилиндров, на них по мере надобности надевается, накручивается система темных занавесов, из-за которых появляются герои, потом снова спадает, снова накручивается. Глаз прикован к сложным движениям, ухо к тяжеловесным речевым оборотам. Все это может утомлять и раздражать, может и безумно нравиться. Мне показалось удивительным другое: трагедия жива.
Да, она жива и современна, сколько мы ни отгораживаемся от нее прогрессом, комфортом, небрежной надменностью живых по отношению к мертвым. Человеку свойственно кричать от боли, свойственно говорить в иные роковые минуты жизни высоким стилем. Новая "Федра", поставленная в БДТ, свидетельствует именно об этом. Не знаю, насколько оправданы ее новшества, но они приглашают слушать и смотреть. А одно из этих новшеств по-настоящему красиво. На горизонте происходит пантомима: движется вестник, временами прикладывая ко рту большой металлический рупор. Он приближается, приближается плавными движениями, как будто в безвоздушном пространстве, и наконец разрушает тишину, выкрикивая свою весть; а потом поворачивается и повторяет ее же еще раз но уже по-французски, и в воздухе, как резкое благоухание невидимого цветка, звучит Расин...
