"Итальянская гравюра XVII-XIX веков" в картинной галерее города Мышкина
Странник, смотри: этот Рим,
что раскинулся здесь перед нами...
Проперций. Элегии
...На улицах города Мышкина, насколько видно в темноте, пусто, только во втором этаже деревянного дома неожиданно яркие окна: в картинной галерее открытие выставки "Итальянская гравюра XVII-XIX веков".
Представленные на выставке виды Рима ранее хранились в дворянском имении, в семье основателя городской мышкинской библиотеки Федора Константиновича Опочинина (сейчас в музее соседнего Углича). Его дед Федор Петрович Опочинин бывал в Италии и в Риме дважды. В 1819 г. это была частная поездка по причине нездоровья жены и старшей дочери, в 1829-м ехали тоже по семейным обстоятельствам только семья на сей раз была царская.
В 1823 г. великий князь Михаил Павлович женился на Фридерике-Шарлотте-Марии, принцессе Вюртембергской, которая, приняв православие, стала Еленой Павловной. Брак соединил разные натуры: он, по словам Ф.Ф.Вигеля, "ничего ни письменного, ни печатного с малолетства не любил, из музыкальных инструментов признавал только барабан и презирал занятия искусством"; она, образованная и любознательная, была счастливо наделена живым умом. При встрече с Карамзиным, еще только приехав в Россию, с отчетливой немецкой интонацией сказала: "Прошу знать, я уже читала вашу "Историю" по-русски".
В отличие от своей великой предшественницы, новая Фике была по воспитанию и характеру парижанкой, училась там в пансионе, увлекалась естественными науками. Николай I, неизменно внимательный к невестке, называл ее "la savante de notre famille" ("наша семейная ученая"), советовался с ней в семейных делах, но считал либералкой. В ее браке что-то не ладилось, нужен был своего рода тайм-аут. Константин Опочинин, сын Федора, в своих "Записках" рассказывает:
"В 1828 году доктора объявили, что необходимо отправить заграницу Вел. Кн. Елену Павловну. Надобно было назначить к ней временным гофмаршалом одного из чинов Двора, но никто ехать не желал и по известному трудному характеру ея Высочества. Государь поручил это трудное дело отцу и он более года ездил с Вел. Кн. по Германии, Швейцарии и Италии.
Тогда наше царское семейство редко рыскало по Европе и показывалось еще с пышностью и царским блеском. Отец умел и блеснуть, и всем угодить и поладить с Вел. Кн. Говорят даже, что его советами она наставлена на путь истиный. По возвращении в Россию она умела не только поладить с мужем, но и решительно прибрать его к рукам".
Но это было потом, а в 1829 году состоялся "спасительный" вояж 23-летней княгини-либералки.
Продвижение маленького русского двора по городам Италии вызвало волнение среди художников. Сильвестр Щедрин сетовал: "Сего 24-го марта вел. кн. оставляет Неаполь, к сожалению всех, кто только имел случай хоть раз говорить с ее высочеством, почему теперь все русские господа подымаются в Риме говеть и веселиться, а Неаполь вторично пустеет для нашего брата, ибо поневоле должно остаться".
В другом письме, Гальбергу, он опять жалуется (кажется, на своего давнего недоброжелателя Ф.П.Опочинина): "Признаюсь, в начале приезда вел. кн. я крайне был обескуражен холодностью некоторых особ, находящихся при ней, хотя и не имел нужды в работе, но прискорбно было остаться в небрежении без всякой причины. ...Я остался совершенно забытым после первого моего представления... Это было недовольно, и кому-то понадобилось сказать, что у меня нет никаких работ, чтобы показать вел. кн.".
Федор Петрович, видимо, решительно принял роль эксперта в меценатстве и выборе картин, но он и его жена, Дарья Михайловна урожденная Кутузова, много покупали и себе (судя по акварельным интерьерам их имения, были там виды Италии, был, похоже, и Щедрин).
И вот тогда...
Римские развалины Пиранези: по словам Павла Муратова, не сами "дела рук человеческих, но прикосновение к ним руки времени".
Две постройки I в. до н.э. на пьяцца Бокка делла Верита прямоугольный храмик Фортуны Вирилис, длиной, может, шагов двадцать, и в глубине круглый храм Весты, а перед ним нагромождение пустых и поломанных повозок с большими колесами.
Окруженные и стиснутые жилыми домами, увязшие в культурном слое, они смирились с XVIII веком. Кресты и звонницы на их античных кровлях будто знак покорности. Но как они владеют площадью!
Это дома рядом кажутся пустыми разве похоже, что их окна откроются? И площадь не продолжение их обжитого пространства. Вместо "среднестатистических" горожан торговцев или хозяев тех же повозок ее населяют явно пришлые люди.
Пять-шесть фигур в центре рассматривают что-то на земле перед собой. Тут сборище разбойников или нищих (судя по лохмотьям). Или это знатоки древностей заняты ученой беседой.
Эта сосредоточенная праздность захватывает зрителя, который вот уже и готов тоже взглянуть из-за спин на предмет разговора или отправится до угла там еще церковь...
Джованни Баттиста Пиранези. Вид храма Фортуны Вирилис. 1748.
Один из трех больших листов Пиранези в собрании музея. Может, было куплено больше осталось только это, два других еще ждут реставрации.
Пиранези на выставке как эпиграф, он настораживает глаз. И только здесь замысел и исполнение принадлежат одному автору, остальное как страницы из альбома: разные рисовальщики, разные граверы Парбони, Босси, Амичи, Лоттафави, Фонтана, Форнари. Все начала XIX века, тщательное и благородное, но как-то без внутреннего напряжения. Арки, портики и гроты запечатлены, как сказал бы Муратов, "ради знания прошлого, но не ради связи с прошлым".
Впрочем, у них другое назначение. "Потомками" их стали нынешние альбомы "по городам", многотиражные и серийные. Это развитие одного из элементов "путешествия" как феномена культуры (наряду с письмами, дорожными дневниками, почтовыми открытками). Им суждено быть увезенными, достигнуть неведомых Риму земель, таких, как Углич и Мышкин.
Но в Мышкине тема Рима возникает снова и снова.
Недалеко отсюда, в лесах за Волгой, стоит крест на месте Учемского монастыря, основанного монахом Кассианом в миру это князь Константин Мангупский из свиты Софьи Палеолог. Безвестный автор его жития когда-то со всем тщанием вывел: "Яко многосветлая звезда воссиял еси в российской земли, отче Кассиане, яко драгоценное богатство прииде к нам от ветхаго Рима и дошед богоспасаемого града Углича".
Монастырь был взорван в 1940-х годах, и прах князя-монаха затерян где-то в этих темных пространствах.
Мы, собирающиеся здесь раз в году, бывшие московские, питерские или ярославские студенты, а фольклор экспедиций и "колхозов" почти всюду един. И звучит у камина в библиотечном подвальчике "Орел шестого легиона": Сожжен в песках Ерусалима, В евфратских водах закален, В честь императора и Рима, В честь императора и Рима Шестой шагает легион!
Все это сливается в некое нет, не "чувство Рима", о котором писал Муратов, но в ощущение его бытия, в контур вдали.
Когда-то студенты-искусствоведы Репинского института над грудами фотографий шутили, что все эти великие города, архитектуру которых так пристрастно выспрашивает "Несси" Цецилия Генриховна Нессельштраус, существуют только в ее голове на предмет экзаменов их никто из нас не видел и вряд ли увидит.
Разными путями, но кто-то там все-таки побывал. Италия существует, ее воздух и образы проникли в состав души, даже если об этом не думаешь. И прав Гете: "Кто хорошо видел Италию и особенно Рим, тот никогда больше не будет совсем несчастным".
Гравюры, эти сувениры чужих путешествий, покупка царедворца и коллекционера, теперь остались с нами, что-то отозвалось на них.
Странно думать: ночью в маленьком угловом зале скрипят половицы, и свет редких машин обегает стекла, за которыми во все стороны простерт Вечный город. СВЕТЛАНА КИСТЕНЕВА Углич [an error occurred while processing this directive]
