По поводу статьи Сигурда Шмидта в «Нашем наследии» No.53
От редакции: Мы публикуем (с небольшими сокращениями и под заглавием, данным редакцией) статью-письмо члена редакционного совета журнала «Наше наследие» Николая Вырубова, направленную 20 сентября прошлого года главному редактору журнала В.П.Енишерлову. По неизвестным причинам журнал, пообещав напечатать статью, затем этого не сделал, хотя в мировой практике член редсовета всегда имеет право высказать свое мнение на страницах своего издания.
Описывая выдающуюся роль России в мировой истории, автор статьи утверждает, что Запад недостаточно признателен России за все, что она ему принесла.
В качестве подтверждения своего тезиса автор приводит пушкинскую фразу о «невежественном и неблагодарном Западе». Я бы понимал ее не абсолютно, а в соответствии с историческим контекстом, в котором она была сказана. Действительно, если в России образованные люди того времени хорошо знали и западные языки, и западную культуру, то Россия оставалась для Европы далекой и недоступной, представляя не притягательное культурное пространство, а экзотическую страну, возбуждавшую любопытство. Только позже Запад, увлекаясь Толстым, Достоевским, Тургеневым и музыкой русских композиторов, осознал своеобразие русского духа и воспринял величие их творчества, вошедшего в мировую культуру; необычайный интерес к Чехову, о котором говорит Сигурд Шмидт, объясняется не только его талантом драматурга, но и умением представить подлинно русские типы, понятные западному читателю, тогда как в целом Россия оставалась для него загадочной.
Париж, Елисейский дворец, 18 июня 1996. Президент Франции Жак Ширак вручает Николаю Вырубову галстук командора ордена Почетного Легиона.
Беспокоиться о недостаточной памяти Европы незачем: след русских духовных ценностей проник в западную жизнь. Несмотря на продолжительное осуждение советского строя, Запад сохранил искреннее притяжение к России. Явление это скорее эмоционального, чем рационального порядка, поскольку Россия, находясь вне культурной сферы, в которой находится источник европейской цивилизации, а именно Греции и Рима, не может претендовать на признание со стороны Запада. Она играла роль партнера, основанную на сотрудничестве, а не «дани» и какой-либо обязанности.
Россия и не нуждается ни в чьем признании и еще меньше в благодарности. Она творит собственный путь, независимо от того, будет ли ей благодарна та или иная страна. Стремясь вступить в единое мировое культурное пространство, она еще не исполнила своей роли, но великое предназначенье, о котором говорил Пушкин, ей еще предстоит исполнить в будущем. Впитав в себя византийскую культуру и по-своему переработав западное влияние, она была готова начать исполнение этого предназначения в начале XX века, этому все способствовало: и развитие производства, и новые силы, но естественный ход событий был прерван революцией, с которой угас культурный дух страны.
Перейдем теперь к некоторым более частным положениям статьи Сигурда Шмидта, к которым в качестве человека, прожившего свою жизнь на Западе, я хотел бы внести некоторые поправки.
Можно думать, что Россия оказала услугу Западу, остановив кочевников в XIII в., и что этим она заслужила признание. Но можно также сомневаться в значительности этой услуги для Европы. В любом случае невозможно говорить о спасении «образующегося просвещения» на Западе к тому времени оно там уже было образовано. В V в. с помощью св. Женевьевы Франция победила гуннов во главе с Атиллой, а в VIII в. мавров; университеты в Европе, в частности Оксфорд, были крупными центрами знания, искусство процветало, Джотто и Данте творили шедевры, храмы восхищали своей красотой, трехвековые крестовые походы заканчивались, и вряд ли кто думал о далекой России. Зато весь мир знает о решающей роли Советского Союза в победе над Германией, и об этом постоянно говорится. В мае прошлого года в Париже была торжественно установлена бронзовая плита в память советских воинов, павших в рядах Сопротивления во время оккупации Франции немецкими войсками. Чувство признания менее заметно в странах, очутившихся после освобождения под советской властью. Избавившись от коричневой чумы, они оказались под красной. Одна чума физически уничтожала человека, а другая духовно, что не лучше.
Мало оснований также ожидать от Запада признания за победу, одержанную над шведским королем Карлом XII, и еще меньше оснований думать, что удар, нанесенный Наполеону русскими войсками в 1812 г., мог бы вызвать особое признание. Слава Наполеона осталась в мире очень живой, а во Франции он остается самым популярным национальным героем.
Слово «интеллигенция» не утвердилось в западных языках в значении «образованная, свободно мыслящая часть народа» и не воспринималось в «благородном и притягательном смысле». Это слово обозначает преимущественно русских интеллектуалов мещанского происхождения, которым удалось окончить университет, революционно настроенных, или нигилистов, стремившихся изменить анахроничный строй общества и государства и создать более равноправный мир. В западном буржуазном обществе конца XIX начала XX в. вряд ли стремления русской интеллигенции воспринимались с благодарностью и признательностью.
Культура на Западе не означает сумму знаний. Это сознание этики, преобладания духовных ценностей над всем остальным. Культура достигается возвышением мысли, умением проникнуться красотой художественного творчества и тем, что движет человеком с целью превзойти себя самого без практической цели, а для своего личного удовлетворения. Нет культуры без свободы творчества. Поэтому утверждение Сигурда Шмидта о великом вкладе россиян в развитие мировой культуры в XX в. требует уточнения. И культурное, и научное творчество способствуют развитию знания и цивилизации, но они разного духовного содержания. Значительным и очевидным был культурный вклад в дореволюционный период и в эмиграции, что же касается советской власти, то она намеренно замкнулась и ограничилась от свободного культурного пространства, признавая исключительно те произведения, которые соответствовали партийному учению. Только те авторы, кто творил наперекор этому мировоззрению и утверждал истину, несмотря на опасность и угрозы, принадлежали этому культурному пространству, как Ахматова, Пастернак или Солженицын. Они почему-то не упомянуты в статье, как, впрочем, и Бунин. Указанные Сигурдом Шмидтом видные ученые, физики-теоретики, инженеры-конструкторы и космонавты внесли ценный вклад в развитие науки и заслуживают всеобщего признания, но их вклад другого духовного содержания.
Каждому вольно оценивать полезность и значение октябрьской революции, но трудно согласиться с Сигурдом Шмидтом, когда он пишет: «Все более уясняется то, что нашей стране предопределено было... испытывать на себе грандиозный социальный эксперимент... и предостеречь мир от опасной утопической веры». Зачем представлять революцию как судьбой предопределенное событие, как жестокий жребий, павший на Россию, как неизбежный ураган, когда известно, что она была тщательно подготовлена на Западе революционерами, ждавшими своего часа? Для проведения своего эксперимента они воспользовались слабостью воюющей страны и шаткой властью, бывшей не в силах одновременно противостоять врагу и усмирять революционное восстание. Не следует думать, что советская власть была обречена испытывать на себе следствия революции, предостерегая мир от опасной веры. Она причинила своему народу милионные жертвы и безмерные испытания, а также настойчиво стремилась распространить эту веру по всему миру, который отразил эту заразу, стоя на крепких нравственных устоях.
Сегодня мало кто согласится с утверждением Сигурда Шмидта о том, что революция способствовала проведению в западных странах законодательных мер в пользу нуждающегося рабочего класса. Принято думать, что такие меры возникли благодаря упорным действиям западных профсоюзов, умело и убедительно действовавших, опираясь на миллионное членство (в одной Англии в 1920 г. было 5 млн. членов). Своим выдающимся участием в военном производстве во время Первой Мировой войны они заслужили признание предпринимателей и государственных властей и с 1920 г. сумели убедить парламенты своих стран в надобности законодательных мер, улучшающих условия жизни и труда рабочего класса. Вскоре после Первой Мировой войны западные профсоюзы, мечтая о дружеском сотрудничестве, вошли в контакт с советскими профорганизациями. Но убедившись, что те находятся под строгим партийным надзором и не располагают свободой действий, решили прервать отношения, которые продолжались лишь с редкими крайне левыми группами.
Я бы не ставил в один ряд такие явления, как антисемитизм в гитлеровской Германии, разграбление и сожжение барских усадеб в революционные годы в России и систему доносительства при Сталине. И политическая, и психологическая почва были каждый раз совершенно различными. Антисемитизм при Гитлере был тщательно разработанной и письменно изложенной теорией «вождя», которая планомерно воплощалась в жизнь с целью возвышения господствующей расы. Сожжение же усадеб стало стихийным разгулом невежественного народа, распаленного революционной пропагандой с целью уничтожения существующего строя. Что же касается сталинского режима, то толкнуть человека на доносительство ставило целью сломить его достоинство и превратить в послушную пешку. Как Фауст, продавший душу дьяволу, он потом был готов на все.
Неясно, как понимать утверждение С.Шмидта о том, что до 1917 года русские революционеры обращались в своих поисках к Марксу, а затем стали испытывать его утопическую зловредную идеологию на измученном народе, после чего учение Ленина и Сталина стало примером для передовых течений всего мира. Не должен ли Запад быть благодарен и за этот «вклад» в историю человечества?
Затрагивает Сигурд Шмидт и вопрос древнего русского быта, видя в нем предопределяющее влияние на «рабовладельческий строй страны», которому соответствовала «холопская идеология» в «существующей общественной пирамиде».
В истории России никогда не было ни холопской, ни иной идеологии до самого появления советского строя. А если древний быт и предопределил самодержавный строй, то этому причиной были скорее размеры страны и невежество народа, чем его «холопская психология». Невежественный человек всегда является рабом собственного невежества, подчиняясь другим. Даже при крепостном праве, несмотря на отсталость крестьянина, его зависимость и отсутствие прав, рабства в России, подобного американскому, не было. Как бы помещик ни был строг, он осознавал собственную принадлежность к тому же русскому народу, к которому принадлежал крестьянин, и к той же православной церкви, в которой они молились наравне.
Не было и пирамидального общества. В отличие от феодальной Европы, в России общество было не пирамидальным, а сословным, располагаясь «слоями». В Европе же эта пирамида была основана на ленной зависимости, закрепленной законом, который устанавливал определенные обязанности короля, сеньоров и вассалов, в частности распределение земель и других привилегий. Титулы, такие, как герцог, принц, маркиз, граф, барон и рыцарь, определяли строгий иерархический ранг. В России до Петра титулов не было. Понятие «князь» не было дарованным, а обозначало принадлежность к киевскому роду. После Петра титул был знаком отличия, не означавшим первенства над другими дворянами.
Бояре старались приблизиться к владетельному князю, а позже к государю и получить от него почетное звание стольника. К князьям, а позже и к государю бояре относились как к главе семьи. Они служили, а не прислуживали: это два разных понятия. Называя себя «холопишками», они лишь придерживались свойственной тому времени стилистики, как сегодня в письме мы написали бы «ваш покорнейший слуга».
Следует различать «холопство» как историческое понятие и «холоп» как уничижительный стилистический термин. Холопство как образ жизни в России существовало. Возникло оно от невежества. Русский человек холопство пережил, но холопом не стал. Холопы в обстоятельствах эпохи тоже служили с покорностью, но без раболепства.
В XIX веке крепостное право было проявлением не рабовладельческого строя, а архаичного порядка, который малопредприимчивое государство не решалось менять.
Жаль, что Сигурд Шмидт видит высокое предназначение России в великих испытаниях страны: в татарском иге, октябрьской революции и великой войне, как будто предназначение это страдать за всех. А если наказание это не было предопределено «свыше» и вина не в судьбе, а в бездарности вождей, не сумевших предупредить все эти жертвы, избавить страну от зловредного утопического эксперимента и оборонить ее от врага?
Запад знает, что Россия великая держава, знаком с ее достижениями и творчеством и с симпатией следит за ее трудным восстановлением в ожидании завершения ее высокого предназначения.
