Последний раз мы беседовали с Оскаром Рабиным на страницах «РМ» лет десять назад. С той поры утекло много воды, но живопись Оскара и творческий пыл сохранили свою прежнюю мощь и интенсивность. Напомню, что Оскар Рабин был организатором знаменитой «бульдозерной» выставки в 1974 г. на окраине Москвы, в Беляеве, после которой возникло широкое независимое культурное движение в России. В начале 1978 г. его заставили уехать за границу, а в июне того же года лишили гражданства, на тему которого он написал несколько вариантов классической картины «Паспорт». К моменту эмиграции он был широко известен в мире, и тем не менее как художник он начал новую жизнь в Париже, где в этом году открылась его новая персональная выставка в галерее «Эрик де Монбель» по адресу 34, rue de Seine, 75006 Paris. Продлится она по 31 марта.
Оскар Рабин один из самых благородных и душевных людей, которых я встречал в своей жизни. Я был у него в гостях в конце 1977 г., перед его отъездом и предчувствовал, что он не сможет вернуться. Утешая меня, он сказал: «Ну что ж, встретимся тогда в Париже». Его выставка лучший повод для новой встречи.
Что означают для вас две выставки в Париже и Нью-Йорке, которые открылись почти одновременно?
Две выставки в один месяц случайное совпадение и никак не связаны. К обеим выставкам я отношусь как к рабочим. Нормально, что художник работает и время от времени выставляет свои картины. Но понимание, что это нормально, пришло только за последние годы. Очень долго я жил с представлением о выставках, которое сложилось еще в Советском Союзе, в условиях, когда власти запрещали официально выставлять неофициальных художников, к которым принадлежал и я.
Выставки, которые изредка удавалось устраивать в закрытых институтах или на частных квартирах, всегда были событиями в нашей жизни, хотя власти и закрывали их иногда раньше времени. Я не говорю уж о разгромленной «бульдозерной» и последовавшей через две недели разрешенной «измайловской». Эта выставка была настоящим праздником и даже маленькой победой, после чего судьба неофициальных художников чуть-чуть изменилась в лучшую сторону.
Радуюсь ли я теперешним выставкам? Очень хорошо написал по поводу радости замечательный поэт Всеволод Некрасов, живущий в Москве:
Радоваться надо
Да я
Да
И радуюсь
Поздновато
Надо правду сказать.
С персональными выставками за последние 10 лет у меня был относительно большой перерыв (в коллективных мои картины выставлялись часто). Объясняется это просто. На организацию выставки, печатание каталога и т.д. требуется много времени и энергии, а у меня и того и другого хватает только на то, чтобы писать картины. Поэтому я жду, когда придет кто-нибудь и предложит все сделать за меня. Так было в 1992 году в галерее «Монд де л'ар». Покойный ныне Рафаэль Дуэб не только все организовал, но целый год платил мне деньги, чтобы я мог подготовиться к выставке.
Через год мне и моей жене Валентине Кропивницкой предложили выставиться в Русском музее в Санкт-Петербурге. Заместитель директора музея Евгения Перова и сотрудничающий с музеем Иосиф Киблицкий организовали большую экспозицию наших работ.
Лианозово. 1999.
Два года назад галерея «Мими ферст» в Нью-Йорке выставила нас обоих, тоже взяв всю организацию на себя. И наконец парижская выставка, которая открылась 1 марта в галерее «Эрик де Монбель» благодаря энергии и проделанной большой работе Марка и Мишель Ивасилевичей. В общем, это не так уж и мало. Всем этим людям я очень благодарен.
Как повлияли Париж и Нью-Йорк на ваше мировоззрение и на живопись?
Мне кажется, что влияние это очень относительное. Я говорю только о Париже, где я живу и работаю, а не о Нью-Йорке, куда я приезжаю не больше чем на две недели раз в год.
Когда я приехал в Париж (после 50 лет безвыездного проживания в России), я был убежден, что Париж обязательно должен оказать влияние на мое творчество. Тем более что об этом мне постоянно говорили все кому не лень, да и по сей день говорят. В результате я потратил несколько лет, чтобы понять, что Париж с сегодняшней международной культурой никак не противоречит тому, чтобы я, художник, сложившийся в России, оставался таким, какой я есть. Да и не понимаю, какое влияние на мою живопись может оказать Париж, так как той французской живописи, которая влияла на Ван Гога, Шагала, на многих художников начала ХХ века, во Франции давно не существует. А существуют международные стандарты такие же, как и везде в мире.
В ваших работах образ России появляется все чаще. Что это? Навязчивые воспоминания, ностальгия или определенная концепция? Как вы уживаетесь в двух мирах в своих картинах?
Да, чем дольше я живу в Париже, тем чаще в картинах русские сюжеты. Я думаю, на то есть разные причины, но совсем не те, о которых вы говорите. Я родился в Советском Союзе, прожил там 50 лет и сложился как художник. Разве этого недостаточно, чтобы это была не ностальгия и не навязчивые воспоминания, а просто воспоминания? Кроме того, мне уже восьмой десяток. И в этом возрасте нормально возвращаться мысленно в свое прошлое. Это понимал даже такой далекий от старости человек, как Пушкин в монологе Пимена:
На старости я сызнова живу.
Минувшее проходит предо мною...
В то же время Париж мой дом, моя теперешняя жизнь. В последних моих картинах Париж и Россия присутствуют вместе.
