Л.Кацис. Русская эсхатология и русская литература.
М., ОГИ, 2000. (Исследования по истории русской мысли).
Книга Леонида Кациса состоит из трех десятков статей, написанных в разные годы. Практически все они связаны с выявлением и анализом еврейских мотивов в русской литературе первой трети XX века. Большинство работ, вошедших в сборник, объединены также общей методологией: Л.Кацис адепт интертекстуального подхода, «ловец реминисценций», как называл литературоведов такого типа Анатолий Якобсон.
Интертекстуальный анализ находится сегодня в глубоком кризисе, вызванном прежде всего отсутствием четких критериев верификации и, как следствие, откровенным произволом при указании подтекстов. Сложные исследовательские построения в большей степени опираются на веру, нежели на доказательства, и тем самым выходят за пределы науки. Работы Л.Кациса яркая иллюстрация современного состояния интертекстуальной поэтики.
При чтении этого сборника мне все время вспоминалась характеристика, данная А.Найманом «Второй книге» Н.Я.Мандельштам: «Где-то между прочим и как бы не всерьез говорится, скорей даже роняется: "дурень Булгаков" а дальше следуют выкладки, не бесспорные, но и не поддающиеся логическому опровержению, однако теряющие всякий смысл, если Булгаков не дурень».
В журнале «Новый путь» у В.Розанова была рубрика «В своем углу», а адвокат М.Бейлиса О.Грузенберг в своей речи на процессе упомянул «светлый угол» еврейства. По мнению исследователя, это свидетельствует о полемике Грузенберга с антисемитскими выкладками Розанова...
П.Флоренский в статье о языке футуристов цитирует стихотворение венецианского раввина, поэта XVII века Льва Моденского, которое «может быть прочитано безразлично по-еврейски или по-итальянски». Автор убежден, что таким образом Флоренский намекает на связь футуризма с еврейской мистической традицией (в понимании Флоренского с сатанизмом)...
Эти построения могут представляться по-своему убедительными, но лишь до того момента, как мы попробуем усомниться в бесспорности исходного тезиса. Стоит предположить, что Грузенберг, произнося редкое слово «угол», и не думал спорить с Розановым, а Флоренский цитировал текст Льва Моденского просто как яркий пример дофутуристической зауми, и вся цепочка рассыпается сама собой. Логически доказать (а равно и опровергнуть) здесь ничего нельзя: «в подтексты можно только верить»...
Доктора Фрейда однажды спросили, что означает увиденный во сне шкаф. «Иногда шкаф это просто шкаф», после непродолжительного размышления ответил основатель психоанализа. Но Л.Кацис не верит, что в литературе шкаф хотя бы «иногда» может быть равен шкафу. Текста без подтекста для него просто не существует. Он никогда не пожертвует «сопряжением далековатых вещей» ради ближайших ассоциаций и простых решений. Зачастую это приводит к результатам парадоксальным.
Обратимся к очерку Л.Кациса «"...Палестинские отроки с кровью черной..." (О двух еврейских эпизодах у Марины Цветаевой)». Эпизод первый. В 1926 г. Цветаева на вилле у Черновых встретилась с А.Бахрахом и весь вечер говорила с ним о будэне свиной кровяной колбасе, изготовляемой на местных бойнях. Кацис предполагает, что разговор этот Цветаева начала, желая оскорбить Бахраха. Предполагает, вероятно, не без оснований: едва ли Цветаева могла не почувствовать, сколь неуместна эта тема в разговоре с «типично-еврейским молодым человеком» (ее выражение). Дальше, однако, начинаются вопросы. Почему Л.Кацис убежден, что Бахрах должен был уловить в застольной беседе «обертоны бессмертного мотива, который именуется "кровавый навет"»? Разве для оскорбления недостаточно было простого упоминания свинины с кровью? Но даже если Цветаева и хотела намекнуть на «обвинения евреев в питье христианской крови» почему для этого она должна была прибегать к столь сложному подтексту, как рассказ Г.Гейне «Бахерахский раввин»? И Цветаева, и Бахрах, безусловно, узнали о «кровавом навете» не из текстов немецкого автора, и никаких конкретных параллелей с описываемым эпизодом произведение Гейне не содержит тогда при чем здесь «Бахерахский раввин»? А при том, что подтекст в любом случае должен быть обнаружен в этом, собственно, и состоит цель анализа текста у приверженца подобной методологии. Его просто не может не быть: если он не заметен на первый взгляд значит, надо копать глубже. В результате такой априорной исследовательской установки интересный анализ фрагмента цветаевских «Сводных тетрадей» испорчен ненужными отсылками то к Гейне, то к Жаботинскому.
Эпизод второй. Возмущенная «Шумом времени» Цветаева пишет «Мой ответ Осипу Мандельштаму». Опять «кровавый навет», только на этот раз в качестве подтекста, по предположению исследователя, выступают работы Розанова. Опять Жаботинский. Однако, по-видимому, вновь на самом деле все обстоит намного проще. Затрагивает ли Цветаева, нападая на Мандельштама, еврейскую тему? Затрагивает. Только делает это, как и в случае с Бахрахом, без всяких шифров и кодов, практически прямым текстом: «Революционность Мандельштама не с 1917 г. вперед, а с 1917 г. назад. Не 1891-1917 (как он этого ныне хочет), а с 1917 г.-1891 г. справа налево (курсив мой. М.Э.), ложь». Как видим, техника «нападения» та же, что и в первом эпизоде: там упоминается свинина с кровью, здесь идет вполне прозрачная отсылка к еврейской письменности. Однако именно этот фрагмент цветаевского ответа Мандельштаму, имеющий, по нашему убеждению, самое прямое отношение к затронутой Л.Кацисом проблеме, не был исследователем отмечен и прокомментирован: он для него слишком прост, слишком очевиден и именно поэтому неинтересен.
В заключение я хотел бы во избежание неверного понимания прояснить общий смысл этой рецензии, ее «генеральную линию». Л.Кацис написал интересную книгу, полную оригинальных решений и неожиданных сближений, иногда гораздо более убедительных, чем рассмотренные выше. Я хотел лишь продемонстрировать, как некритическое использование в целом серьезного и эффективного метода может привести даже очень хороших специалистов к печальной ситуации, описанной в известном детском стишке:
Англичанин мистер Хопп
Смотрит в длинный телескоп.
Видит горы и леса,
Облака и небеса,
Но не видит ничего,
Что под носом у него.
