За последнеее десятилетие на родине усиленно начали вспоминать послереволюционных изгнанников не только тех великих, о ком невозможно было умалчивать даже в годы марксистского идеологического террора, но и людей не столь прославленных, однако достойных и порядочных, которые тоже внесли свой вклад в русскую культуру ХХ века, оставили заметный след в жизни нашей диаспоры.
Для периодики Русского Зарубежья подобные темы наследственные: ведь это зачастую и ее собственная история. Правда, чем дальше, тем чаще ограничиваются лишь некрологами уходящих в мир иной представителей первых «волн» эмиграции, но и до сих пор регулярно появляются публикации интереснейших материалов прошлого: неизданных рукописей, дневников, писем, воспоминаний современников.
Недавно М.Талалай в любопытной статье-рецензии («РМ» No.4345) рассказал о судьбе русской эмигрантки «первой» волны Е.В.Ростковской-Дабижа, долгое время прожившей в Италии и там же похороненной. (Становится немного досадно, когда соответствующие разыскания производят иностранцы, между тем как мы по-прежнему остаемся «ленивыми и нелюбопытными»).
Безусловно, заслуживает внимания читателей и памяти потомков еще одна русская изгнанница в Италии, до недавнего времени остававшаяся практически никому не известной. Прах ее покоится на некатолическом кладбище для иностранцев в Риме, о котором тоже напомнила недавно «РМ» (No.4330) в рецензии того же автора на старательно изданный путеводитель по русским могилам этого кладбища.
Вера Юрьевна Родионова (1888-1947), из старинного дворянского рода Родионовых-Квашниных, вместе с братьями Михаилом и Димитрием жила в Риме с конца 20-х годов. Была сестрой милосердия на фронтах Первой Мировой и гражданской войн; первые годы изгнания провела в Югославии. Писала стихи и прозу, главное же была глубоким и оригинальным мыслителем, как в этом можно убедиться по сохранившимся ее рукописям.
«Весталкой, поддерживавшей среди самых тяжких испытаний в себе самой и у других, ей доверившихся, огонь духа» назвал Веру Родионову кн. С.Щербатов (в неизданном очерке). Он писал о «широте... ее сердечной отзывчивости», «умной, проницательной строгости», отпугивавшей от нее «людей обывательского масштаба», о ее глубокой религиозности, не чуждой мистических порывов...
Нужно ли говорить, что в центре ее размышлений и переживаний неизменно оставалась вынужденно покинутая и вечно любимая Россия. При том, что она была из тех русских, кто чувствовал себя (подобно герою Достоевского) и среди «священных камней Европы» как у себя дома, ибо была воспитана в духе естественной открытости всякому проявлению святого, героического и прекрасного.
Вот столь характерные для В.Родионовой мысли о русском прошлом и той роли, какую играло к нем поместное дворянство. Неизданный очерк посвящен Н.А.Хомякову сыну богослова и поэта, славянофила А.С.Хомякова, который был одно время председателем Государственной Думы.
Евгений Вагин
Рим
Вот о чем заставляет нас задуматься наше прошлое.
Н.Хомяков
«Не искушай меня без нужды...» Звуки старого русского романса коснулись слуха и, будто сказочным смычком, разбудили струны души, струны давно замолкшие, еле живые, но все же живые. И нет больше кругом приютивших нас стен южного средневекового города, нет серых, суровых гор Далмации, нет простора морского. За окном расцвели липы, шепчутся березы, тенистый влажный сад дышит вечерней прохладой, запахом сочной травы тонким благоуханием северных садов в летнюю пору; а дальше простор бесконечных полей, глубина необъятных лесов и тихие сонные реки, не беспокойные, вечно шумящие горные потоки, а глубокие, спокойные, окутанные дремотой, легким туманом и таинственной улыбкой мечты. Каменный белый дом со строгой колоннадой вырисовывается среди зелени и радует глаз благородством своим, простотой и гармонией постройки. А в нем так уютно среди старой мебели, старых книг и портретов предков. И кто-то поет: «Не искушай меня без нужды».
Когда от нас ушел в вечность, откуда мы все пришли и куда мы все идем, не только дорогой и близкий, но и славный своей жизнью человек, то мы чувствуем и потребность, и обязанность в словах преклонения и благодарности возвестить миру о его заслугах и качествах. Те и то, что ушло от нас в вечность, не погибло, оно лишь скрылось от нас и, скрывшись, обещало нас помнить, любить и ценить. Это завет прошлого, и в особенности исторического, кто бы его ни олицетворял отдельное ли лицо или целая эпоха.
Я сегодня думаю о чем-то, что скрылось от нас и что мы должны помнить, любить и ценить. Я думаю об одной стороне русской жизни, окрасившей Россию радужным блеском и мягкой теплотой красоты и утонченности, я думаю о русском поместном дворянстве, которому Вы так много служили, о быте его, о роли его. Через какие бы еще испытания ни пришлось пройти России, какие бы ядовитые и жесткие тернии ни суждено ей еще вплести в свой мученический венец, какие бы еще падения ни ожидали ее, Россия все же возродится для новой плодотворной работы, для новой национальной славы, для общечеловеческого блага. Исторический путь ее еще долог. Но русское поместное дворянство как отдельное целое, отмеченное своими характерными особенностями, своим собственным, совершенно определенным оттенком культуры, своими, ему одному присущими бытовыми чертами, словом, как целое, причем еще целое с ему одному принадлежащими правами, ушло от нас в вечность, оставив нам завет помнить, любить и ценить особенно нам, связанным с ним кровными узами происхождения, узами единой культуры мысли и духа, нам, раздробленным осколкам его, рассеянным по всему свету.
Те, кто хорошо знает Россию, кто чутко прислушивался к биению ее жизни, кто умел различать оттенки ее, тот поймет, о какой дворянской культуре я говорю, ибо не все, носящие звание дворянское, приобщались ей и были соучастниками ее развития, расцвета и роли.
До конца XVII столетия русский поместно-служилый класс, состоящий из бояр, дворян и детей боярских и являвшийся в силу целого ряда исторических условий сословием, руководящим государственной жизнью страны, сохранял определенно-очертанные сословные границы. Но преобразованиями Великого Петра в ряды его был открыт широкий доступ и членам других сословий, и в течение 200 лет в него вливался целый поток самых разнородных элементов. Часть из них слилась с ним окончательно, связалась крепкими узами родства, осела на земле, вошла в сферу его быта и его духовной и умственной жизни; другая же и, пожалуй, большая, хотя и носила звание дворянское и пользовалась связанными с ним правами и привилегиями, осталась в сущности совершенно вне его как целого, не прониклась ни духом его, ни настроениями осталась чуждой ему. С другой стороны, из самого коренного дворянства в течение этих 200 лет происходил отлив по причинам иногда материального разорения, иногда под влиянием разных течений, бросавших людей в сторону исканий в другой среде, отрывавших их от родной почвы подчас окончательно и подчиняя их и их потомков совсем иному духу.
Как те, так и другие хотя и были полноправными членами дворянского сословия, но стояли вне его и гораздо больше пополняли кадры сначала многочисленного чиновничества, а позднее образовавшегося в русском обществе внеклассового, внесословного наслоения, получившего наименование интеллигенции, черпающей своих членов из всех сословий, ни к одному из них ни примыкая, и в течение известного периода времени отработавшейся в нечто самостоятельное и целое, хотя и с расплывчатыми границами, но с совершенно определенной физиономией.
Поэтому не все дворянство участвовало в создании русской дворянской культуры и быта, в основе которых, при возможности и наличии самых многообразных и разнообразных мнений и характеров, тем не менее лежат одни, общие в широком и глубоком смысле начала, принципы и настроения.
Русскую дворянскую культуру создала та часть его, которая определяется понятием поместного, то есть та, которая никогда не порывала связи с землей, с родными поместьями, с русской деревней, всегда оставалась связанной с ней и с интересами своих провинций, перенося с собой в обширные дома своих губернских городов, в нарядные особняки и гостиные столиц характерные особенности своего бытового уклада и свой духовный мир. И то и другое дышало какой-то особой широтой...
Как бы различна ни была судьба отдельных членов и семей поместного дворянства, они все всё же были соединены невидимой спайкой этого быта; как бы различны ни были их взгляды, они говорили одним языком, они жили одним настроением это являлось последствием общности основ воспитания на протяжении столетий, общей исторической судьбы и общности пережитых влияний природы. Последнее, может быть, и есть также причина того, что как бы далеко ни стояло поместное дворянство, особенно крупное, от земельного крестьянства, даже при наличии возбужденной в последнем ненависти и зависти к нему, оно все же понятнее, ближе и роднее этому самому крестьянству, нежели городская, оторвавшаяся от всяких сословных корней, столь много боровшаяся за него интеллигенция. Эти два сословия: поместное дворянство и земельное крестьянство дети одной земли, одной природы.
Не в укор интеллигенции говорю я это, а лишь отмечаю факт, который мне кажется несомненным и который является естественным следствием процесса, образовавшего эту внеклассовую группировку русского общества. Заслуги интеллигенции достаточно известны. Каковы же заслуги перед Россией поместного дворянства?
Нет сословия, которое больше подвергалось бы жестокой критике, оскорбительному злоречью, тысячам укоров у себя на родине; нет сословия, которое пострадало бы больше от слепого гнева революции, но я уверена, что если на чаши весов справедливости положить с одной стороны грехи его, а с другой заслуги, то последние перевесили бы. Я не хочу этим сказать, что русскому поместному дворянству не в чем упрекнуть себя, что оно перед судом истории неповинно, я далека от этой мысли и знаю тяжкие грехи его; но тем не менее нам, разбросанным остаткам его не придется краснеть за его прошлое. Наоборот, мы можем и должны им дорожить и гордиться. Справедливость требует сказать это громко и назвать вещи своими именами.
Во всех областях русской жизни сословие наше вложило плодотворный труд и вплело лавры славы. На полях кровавых битв, в вихре смертоносного огня, это Суворов и Кутузов, Денис Давыдов, Раевский, Тучковы, Ермолов и тысячи офицеров, славных сынов его. В государственно-политической жизни уже не говоря о допетровской жизни, когда русская государственность, главным образом, создавалась поместно-служилым классом, это многие и многие сподвижники Великого Петра и Великой Екатерины и их державных наследников; это целый ряд полезнейших общественных деятелей, работников на ниве земства; наконец, это энергичные участники многих благотворных реформ, из которых на первом месте освобождение крестьян. Большая часть помощников и сподвижников Александра II были из рядов поместного дворянства, а на местах великое преобразование проводилось именно и исключительно его представителями, ибо оно способно было на широкий и свободный размах, на отказ от собственных выгод во имя блага своей родины и своего народа.
Но главная, неотъемлемая заслуга его это то, что, создавая свою культуру, оно создавало культуру России. Культура эта если и не в бытовом отношении, то в отношении умственной жизни и художественного творчества проникла и в другие классы и в другую среду русского общества и стала основой расцвета мысли, художественного и культурного созидания нашего отечества. История этой культуры очень светлая страница нашей истории, это то, что обогатило ее красотой, облагородило, что подняло Россию не только до вершин общеевропейского развития, но в некоторых отношениях даже и выше. В этой культуре в том чистом виде, в котором она создавалась, своеобразный шарм, не всеми, может быть, в достаточной мере понимаемый, но всеми невольно ощущаемый и имевший большое влияние на всю окраску Российской цивилизации.
Восприняв от Запада все самое утонченное, что создалось там в области мысли, художественного творчества и внешних проявлений жизни, форм ее, впитав это в себя, оно сумело переработать это по-своему, соединив с унаследованными от далекого прошлого национально-характерными чертами, со своеобразием своего духовного уклада, органически слив со свободой русского духа, с широким размахом барства, ему присущего, с мечтательностью настроений, с основной чистотой стремлений, с достойной независимостью, без гордыни западноевропейского дворянства, с беспечностью лени и бескорыстия. Это соединение и дало ту духовную теплую атмосферу и те формы внешней жизни, которые невольно даже недоброжелателей подчиняли своему обаянию, которые ощущались с удивлением и в большинстве случаев с восхищением иностранцами и которые внесли облагораживающую струю в большей или меньшей степени в жизнь всего русского образованного общества, отразившуюся на всем почти русском творчестве.
Русское поместное дворянство это торжественные оды Державина, полные мысли стихи Баратынского и юного Веневитинова, Языкова, Вяземского и Одоевского, это гениальные, титанические по силе и вместе с тем простые и ясные эпической ясностью произведения Пушкина, мечтательная печаль поэм и стихов Лермонтова, тонкий сарказм и идеальные искания неудовлетворенной души Грибоедова, соловьиные песни Фета, глубокомысленные строки Тютчева, проникнутые старорусским духом баллады Алексея Толстого, дышащие свежестью природы страницы Тургенева, великолепные романы Толстого; это мощные и нежные звуки Чайковского и Глинки, замечательная по богатству, подчас мистически-отвлеченная музыка Римского-Корсакова; это жемчуг и алмаз русского художественного творчества. В области мысли это Чаадаев, Хомяков, Киреевские, Аксаковы, те, кто пробуждал наше национальное самосознание, кто дал толчок к движению вперед русскому философскому умозрению, кто будил ярким словом нашу веру и нашу любовь к Церкви. Русское поместное дворянство это культурные уголки провинциальных городов, блестящие гостиные Петербурга и Москвы первой половины ХIХ века, где формировались молодые умы и души в среде высоких настроений; это в глуши, среди дремучих лесов, в просторе молчаливых, безбрежных полей, холеные парки и сады, старые красивые деревенские дома, где рождалась и ютилась в тиши просвещенная мысль.
Поместное дворянство это колыбель русской мысли и русского развития, и всем сынам России, верным своей национальной идее, а особенно нам надлежит это помнить. Если и не суждено в новых условиях возродиться поместно-дворянской культуре в том красочном и заманчивом облике своей внешней жизни, в котором она зародилась и расцвела, если это ушло от нас в вечность, то дух этой культуры еще жив, и мы, прямые наследники его, не смеем дать ему угаснуть, не смеем растратить его. Наш долг в наших скитаниях, в нашем рассеянии сохранить его в себе, уберечь, не дать погибнуть и развить в душах нашего молодого и подрастающего поколения, которое, с ранних лет оторванное от родной почвы, так легко может утратить его.
Мне кажется, что над этим вопросом следует серьезно задуматься и заняться разработкой тех способов и мер, которые могли бы наилучшим образом осуществить дело сохранения в нашей среде духа и традиций поместно-дворянской культуры.
Дело это, конечно, при современных условиях трудное, но не невозможное. При всей нашей рассеянности между уцелевшими членами поместного дворянства, сохранившими любовь к нашему славному прошлому, связь установить можно. Желательно, мне думается, организовать объединение поместного дворянства. Эти объединения могли бы установить свои центры и избрать из своей среды руководящих лиц. Задачами своими они должны бы поставить главным образом задачи морального и воспитательного характера: следить за поведением своих членов, не давать им опускаться, нравственно их поддерживая, помогая находить работу с одной стороны, а с другой, в случае несовместимости действий того или иного члена своего с понятиями и принципами, присущими настоящему дворянину, принимать меры воздействия или даже наказания, каковые меры надлежит выработать и применение их признать как правило за объединениями.
Затем чрезвычайно важно, чтобы объединения занялись своим юношеством, имели бы глаз за его воспитанием, помогали бы его образованию, облегчая ему поступление в учебные заведения, снабжая книгами и по возможности в случае нужды поддерживая и материально. Ввиду этого крайне важно учредить кассы взаимопомощи. Как эта помощь ни была бы скромна, известную пользу она могла бы принести. Наконец, объединения должны были бы заняться организацией обмена мнений между собою путем учреждения своих журналов, пусть даже для начала хотя бы рукописных, и в первую голову составлением истории поместного дворянства и его культуры. Такая история была бы достойным памятником его прошлому и залогом сохранения его духа для будущего. Конечно, я здесь говорю лишь общим образом, намечаю лишь вехи; дело это требует серьезной, зрелой и детальной разработки, но мне хочется лишь указать на важность, на необходимость его. Это дело далеко не только сословное, оно гораздо в большей мере еще дело общенациональное, ибо русская поместно-дворянская культура была по существу своему национальна и роль ее общегосударственна. Мы, повторяю, должны стараться сохранить ее и донести до момента возвращения на родину. И тогда там, на родной почве, эта духовно-умственная культура, хотя и не в прежней своей обольстительной рамке, но живая, сможет вновь расцвести и развиться для дальнейшего служения России, для общерусского блага.
Тихо шелестят под окном беленькие березы, тихо шепчутся цветущие липы, благоухают сочные травы и свежие цветы, и так уютно и хорошо думается в дедовском доме среди старой мебели, под сенью старых портретов. В нем как будто притаилась и живет вечной жизнью глубокая, красивая и хорошая мысль... И кто-то поет: «Не искушай меня без нужды»...
Красота этого видения обольщает меня, будит грезы, нежно ласкает, и сердце мое тихо плачет. И хочется сказать: «Зачем это чудное видение прошлого в нашей жизни бескрылой и серой?» И хочется сказть этому видению словами романса: «Не искушай меня без нужды возвратом нежности твоей, разочарованному чужды все обольщенья прежних дней». Но я не скажу этого. Нет. Пусть обольщает нас, заставляя помнить, любить и ценить и укрепляя в нас стремление и волю сохранить и возродить наше духовное наследие, и еще потому, что обольщение всем прекрасным нужно нам, как солнечный свет, согревая нас, возвышая и окрыляя наш духовный полет ко всему чистому и светлому, ибо велика истина, сказанная гениальным прозорливцем земли русской, что «красота спасет мир».
