|
ПУТИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ |
Я встречал его, когда он был в зените своей славы. Затем как-то потерял из виду. А недавно узнал, что, за отсутствием постоянных концертов и гастролей, народный артист России Рафаэль Клейнер дает уроки в школе. Признаюсь, я был потрясен. Но вовсе не бедственным положением знаменитого артиста. А именно тем, что он пришел в школу туда, где нынче так нужно его высокое слово.
В начале 60-х Рафаэля Клейнера, уже отслужившего в артиллерии, закончившего Новосибирское театральное и взошедшего на эстраду, услышал легендарный чтец Яков Смоленский и сказал: "У этого мальчика темперамент льва и мудрость философа". А Рафаэлю посоветовал: "Поезжай в Москву пора".
Он явился в столицу в те дни, когда театр на Таганке ставил "Павшие и живые" фронтовых поэтов Когана, Майорова, Кульчицкого... Пришел к Юрию Любимову: "Хочу играть в этом спектакле". И спустя несколько дней вышел в роли Николая Гудзенко. Я услышал его в Центральном доме литераторов. Невысокий, но очень ладный, с горящими глазами, он читал без единого жеста, не раскрашивая текст, но так мощно, так легко и бережно неся слова, что Юрий Нагибин сказал: "Если бы мы так писали, как он читает!"
С тех пор я искал его на афишах и всегда находил. К концу 70-х его репертуар вмещал в себя и стихи, и прозу, и письма, и дневники, и публицистику... В 80-м на сцену вышел Рафаэль Эйнштейн.
Я пришел на "Эйнштейна" в концертный зал Библиотеки имени Ленина и услышал человека, знаменитого не столько своей теорией относительности, сколько тем, что он Альберт Эйнштейн: философ, музыкант, поэт, публицист, дипломат, антифашист... А уж потом автор теории, которая перевернула мир.
Худсовет решил закрыть программу как слишком сложную и непонятную для народа. Но несколько голосов изъявили "особое мнение", предложив в арбитры самых простых зрителей к примеру, рабочих ЗИЛа, с которым Московская филармония имела постоянный контакт.
"Прихожу прямо в цех, вспоминал Рафаэль. Передо мной человек двести от еще не остывших станков. Некоторые лица знакомы: в разное время я читал здесь Есенина, Маяковского, Симонова. Принимали на "ура". А тут "Эйнштейн"! Читал с бьющимся сердцем, кончил в гробовой тишине и даже испугался. И вдруг аплодисменты. Потом я их спрашивал: неужто и в самом деле понравилось? Отвечают: "Честно сказать ни хрена ни поняли. Поняли, что тебя надо поддержать, мы своих в обиду не даем"". Вслед за Эйнштейном на сцену вышел Сократ.
Когда я открыл для себя "Апологию Сократа", подумал: вот человек, который за несколько веков до Иисуса Христа ради правды на земле добровольно принял смерть. Рассказывают, что "Апология Сократа" по иронии судьбы прозвучала в Горьком как раз в тот день, когда туда привезли в ссылку Андрея Сахарова. Чуть не весь встревоженный горком партии примчался за кулисы инструктировать чтеца. "После концерта вам наверняка будут задавать вопросы, предупредил первый секретарь. Надеюсь, вы понимаете, как надо отвечать?"
Вопросы и в самом деле были: "Как вы относитесь к тому, что Сахарова сослали к нам город?"
"Как все честные люди", отвечал Рафаэль. Секретарь остался доволен... С этим монологом он объехал всю страну, читая перед битком набитыми залами. Мне же пришлось услышать его Сократа при иных обстоятельствах. (На снимке: Рафаэль Клейнер Чаадаев в "Апологии сумасшедшего".
Я жил тогда в грохочущей ЗИЛом и "Шариком" рабочей слободе. Тут и наткнулся на афишу клуба "Звезда", извещавшую, что Рафаэль Клейнер дает "Апологию Сократа". В назначенный вечер мы приехали в клуб с женой, вошли в пустой гулкий вестибюль... За пять минут до начала у входа в зал стояло всего несколько человек. И тут показался Клейнер. Он спустился по лестнице, подошел ко мне, молча пожал руку и ушел за кулисы. Меня же почему-то охватил страх за Рафаэля, который обречен читать перед почти пустым залом. Подумалось: а вдруг откажется выступать? И ведь будет прав!
Но он вышел. С минуту внимательно разглядывал сиротливую кучку зрителей, будто пытался всех нас запомнить. Потом начал. И вскоре стало очевидно, что сегодня он читает так, как, быть может, давно уже не читал. Во втором акте, после обвинительных речей, Рафаэль-Сократ вышел на авансцену. "А теперь я постараюсь себя защитить, произнес он. Мелит утверждает, что я порчу людей. Тогда скажи, Мелит, кто делает их лучше? Судьи? Да, судьи. И члены Совета? Да, и члены Совета. И участники этого собрания? И они тоже. Выходит, я один делаю людей хуже? Каким же способом? Своим учением: не признавать тех богов, которых признает город".
То была защита, повергавшая в смятение. Он защищал не себя, но тех, кого не было в этот вечер в зале. В почти пустом клубе "Звезда" гремели слова Сократа, записанные Платоном за две с половиной тысячи лет до нас: "Много есть уловок, чтобы избегнуть смерти. Это нетрудно, афиняне. Куда труднее избегнуть нравственной порчи, ибо она настигает стремительнее смерти".
Я ждал его в 1252-й московской школе, беседуя с преподавателем литературы Иосифом Львовичем Цейтлиным (не зная, что спустя всего несколько дней этого удивительного человека и учителя не станет). Мастера художественного слова приходили к нему на уроки всегда. В одном из его классов дал последний в своей жизни концерт Яков Смоленский.
Я преподаю уже полвека, рассказывал Цейтлин. Работал в разных школах и всегда в тесном контакте с известными чтецами. Эти люди нужны детям как воздух. И вот что удивительно: ни один из них, включая самых великих, не отказался прийти на урок. Чаще других приходил Дмитрий Николаевич Журавлев. Носил с собой смену белья: читал так, что после урока менял насквозь мокрые рубашки. Он был одним из учителей Рафаэля и привел его к нам в школу.
Это было давно?
Тридцать лет назад. С тех пор мы с Рафаэлем не раз давали совместные уроки, на которых присутствовали другие учителя и директора. Многие из них потом зазывали Клейнера в свои школы. И он шел. Будучи уже знаменитым, у всех нарасхват, Рафаэль всегда находил время для учеников. Любит детей. Ну а теперь-то особенно. Впервые женился в 50 лет, и сейчас у него растут двое сыновей. Второй родился всего два года назад.
Что он сегодня будет читать?
Что захочет. По настроению.
А настроение у нас сегодня прекрасное! входя, восклицает Рафаэль. Мы прямо с шумного бала, со мной Алексей Константинович Толстой. Куда пойдем? спрашивает он, снимая ботинки и надевая старые эстрадные "лодочки".
Хочешь в 10-й "Б"? предлагает Цейтлин.
Второй час дня, занятия кончаются, на лестнице шумно, и по дороге в класс Рафаэлю буквально не дают прохода. Мальчишки и девчонки тянутся к нему, жаждут поздороваться за руку, кричат: "Рафаэль Александрович, к нам приходите!"
Десятый "Б" встречает овацией.
Что означают слова? вопрошает Рафаэль. Одни и те же могут выражать и правду, и ложь. Но! Алексей Константинович Толстой создал первейший ряд слов, с помощью которых сочинил и "Князя Серебряного", и "Сон Попова", и лучшие романсы ХIХ века, и потрясающую русскую поэму "Василий Шибанов". Многие люди слушают и не слышат. А потому говорю вам: слушайте!
Он читал стихи и прозу, внезапно переходя на такие откровения из жизни Алексея Константиновича, будто знал его лично. Он говорил от его имени, от имени его близких, друзей. Он пишет Софье Андреевне Миллер: "Люблю тебя всеми движениями, всеми радостями души моей..." Поясняет: "Женщина это, быть может, самое главное явление в жизни мужчины". "Чем докажете?" раздаются с парт смелые голоса. "Своей жизнью", отвечает Рафаэль.
После урока мы идем по улице.
Вот ты сейчас читал им Толстого, говорил о прекрасном, о цене слова, о любви и чести. Но эти же ребята сегодня побегут в дискотеку...
Ну и на здоровье, отвечает Рафаэль. А в нашей юности лучше было? Вопили патриотические песни, строем ходили. То, что нынче так внезапно обрушилось на эту молодежь: свобода, хаос, беспредел, не так просто пережить. И так будет до тех пор, пока мы не станем настоящими гражданами, пока слово и культура не станут политикой государства. Законы пишутся для законопослушных людей. У нас же открыли "клетку", в которой люди сидели чуть не весь век, и все хлынули кто куда. И задохнулись! Впрочем... Не будут же эти ребята всю жизнь дергаться на дискотеках. Девушку поцеловать и то нужно остановиться.
ЛЕОНИД ЛЕРНЕР
Москва
© "Русская мысль", Париж,
N 4373, 19 июля 2001 г.
|
|
|
|
|