|
ЛИТЕРАТУРА, МЕМУАРЫ |
Самуил Лурье
Начали! Строки Пятая и Шестая:
Один ли я вижу и не галлюцинация ли: что его породила природа в день гнева степей? В день гнева жаждущих степей гнева жажды, гнева от жажды. Изнемогая, негодуя на судьбу, то есть на свое местоположение под самым Солнцем, обезвоженная почва, прежде чем обмякнуть, превратиться в море бесплодного праха, каменеет и разражается, как проклятием, исчадием. Извергает, изрыгает, исторгает из последних глубин вещество своей смерти что-нибудь вроде мертвой воды, вязкой Аш-два-О из антимира, и рисует в раскаленном воздухе огромный восклицательный знак, одетый корой, покрытый листьями, истекающий влагой.
Бывают у Пушкина такие глубокие инверсии вроде зеркального шифра с обращенной симметрией. Помните?
Или:
По-моему, он так наверстывает опоздание мысли. Когда волнение слишком сильней слов.
Ну что это можно скрыть высокий ум под легким покрывалом безумной шалости? Старомодная, между нами говоря, сентенция, и с иностранным акцентом. Душа, палимая огнем, вообще скучает по прохладительным напиткам. Вращая строку на вертикальной оси, Пушкин переходит как бы в ультразвук: таких интонаций голосу не взять (проверь, проверь), нас пронзает не текст, а восторг, пробежавший по тексту.
Так, по-моему, и тут: нить фразы сложена вдвое, а концы перекручены. Это получилось не сразу. Сперва он написал:
И, конечно, проговорился о важном, но без пользы для хода темы.
Кто же не знает, что африканская природа своенравна? Смотри лицейскую тетрадь по географии. Анчар, стало быть, сотворен в одну из пятниц на неделе, как случайная гримаса первобытного зла: ботаническая химера. Примерно так, полагаю, и было напечатано в английском журнале: в лесах Малайзии встречается удивительное создание природы; туземцы приписывают Упасу дьявольские свойства, и проч. Журнал чегото там «Magazine» читали в Малинниках барышни. А стихи получались для детей, вроде того, что Африка ужасна да, да, да! Не в Корнеи ли податься Чуковские?
«На днях было сборище у одного соседа; я должен был туда приехать. Дети его родственницы, балованныя ребятишки, хотели непременно туда же ехать. Мать принесла им изюму и черносливу, и думала тихонько от них убраться. Но Петр. Марк. их взбуторажил, он к ним прибежал: дети! дети! мать Вас обманывает не ешьте черносливу, поезжайте с нею. Там будет Пушкин он весь сахарный, а зад его яблочный; его разрежут и всем вам будет по кусочку дети разревелись; Не хотим черносливу, хотим Пушкина Нечего делать их повезли, и они сбежались ко мне облизываясь но увидев что я не сахарный а кожаный совсем опешили. Здесь очень много хорошеньких девчонок (или девиц, как приказывает звать Борис Михайлович) я с ними вожусь платонически, и от того толстею и поправляюсь в моем здаровьи прощай, поцалуй себя в пупок если можешь».
Он переменил:
Эпитет оказался бесцветным и неосязаемым. Окружающие слова сквозь него потянулись друг к дружке, и цепочка смыслов (наподобие молекулярной, надо полагать) распалась на природу степей и день гнева. Это было хорошо, потому что бедняга глагол стушевался как Станционный Смотритель (еще не написанный), окончательно вжался в угол: авось не оконфузит героиню явным фамильным сходством. (Вовсе бы его убрать, да вот беда незаменим).
Это было еще потому хорошо, что День Гнева словосочетание величавое и роскошное. Моцарт в нем гремит (тоже не написанный пока), соборный орган у святой Екатерины на Невском:
Тот день, день гнева, развеет земное в золе, клянусь Давидом и Сивиллой. И так далее по тексту Фомы из Челано, XIII век. Пушкин, однако, латинским гимнам не учился.
Зато читал Ветхий Завет в частности пророков, и у девятого из так называемых малых пророков, у Софонии (ах! нет у меня под рукой Библии на церковнославянском! Обойдемся синодальным переводом):
Близок великий день Господа, близок и очень поспешает: уже слышен голос дня Господня; горько возопиет тогда и самый храбрый!
День гнева день сей, день скорби и тесноты, день опустошения и разорения, день тьмы и мрака, день облака и мглы,
день трубы и бранного крика против укрепленных городов и высоких башен. И Я стесню людей, и они будут ходить, как слепые, потому что они согрешили против Господа, и разметана будет кровь их, как прах, и плоть их как помет.
...Ибо истребление, и притом внезапное, совершит Он над всеми жителями земли.
Замечу к слову незаурядная личность был этот Софония (жил и работал при царе Осии, между 642 и 611 до нашей, естественно, эры). Проницательный геополитик: предсказал крушение нескольких держав, и его пророчества исполнились. А стихи в манере Иосифа Бродского, меланхолически-отчетливой:
И прострет Он руку Свою на север и уничтожит Ассура и обратит Ниневию в развалины, в место сухое как пустыня.
И покоиться будут среди нее стада и всякого рода животные; пеликан и еж будут ночевать в резных украшениях ее; голос их будет раздаваться в окнах, разрушение обнаружится на дверных столбах, ибо не станет на них кедровой обшивки.
Вот, чем будет город торжествующий, живущий беспечно, говорящий в сердце своем: «я и нет иного, кроме меня». Как он стал развалиною, логовищем для зверей! Всякий, проходя мимо него, посвищет и махнет рукою.
Конфликт Создателя с цивилизацией а природа, соблюдая строгий нейтралитет, остается в некотором даже выигрыше. Хотя не исключено, что производит мутантов (типа ежа голосистого), и Анчар, подобный атомному грибу, действительно вечный памятник Дню Гнева. Что же, летим прямо в эпилог человеческой истории полюбоваться, как потомки случайно уцелевших, вот этих самых вышеозначенных свистунов, одичав, добивают друг друга?
Сомнительно, чтобы Пушкин тратил время в Малинниках, Тверской губернии, Старицкого уезда, на подобные пустяки.
«Здесь думают, что я приехал набирать строфы в Онегина и стращают мною ребят, как букою. А я езжу по пороше, играю в вист по 8 гривен роберт [далее густо зачеркнуто не Пушкиным два-три слова] и таким образом прилепляюсь к прелестям добродетели и гнушаюсь сетей порока скажи это нашим дамам; я при-еду к ним [здесь тоже несколько слов густо вымарано не Пушкиным] полно. Я что то сегодня с тобою разоврался».
Нет, пророков оставим пока в покое: нас интересует не чем все кончится но с чего все началось.
«И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла».
До центра оранжереи прародители человечества, как мы знаем, не доплелись. Кое-кто позаботился об этом специально: для того и лишил допуска (взамен выдав кожаную одежду и лицензию на размножение) якобы за нарушение правил внутреннего распорядка, а на самом деле дабы вселенная не превратилась в коммуналку. Ужасная приблизилась вдруг перспектива: Творцу препираться с тварью из-за мест общего пользования причем без малейшей надежды на скончание времен!
«И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно».
Стало быть, игрушка задумана была как заводная или на батарейках с ограниченным сроком годности. Выходит, предусмотрен был и акт смерти то есть, конечно же, самоубийства, разумеется, с применением оружия биологического (какого же еще?): действующего, например, как интеграл уже испытанных идей дерева и змея.
Рай находился в Эдеме, на востоке. Сад Гесперид на западе, в Ливии. Адам и его самка побрели к экватору.
Санкт-Петербург
© "Русская мысль", Париж,
N 4376, 13 сентября 2001 г.
|
|
|
|
|
|