«Чувство реальности»

Нет более сложной задачи, нежели толковать общепринятые понятия. Взять, к примеру, «свободу», сущность которой знает вроде бы каждый и подчас употребляет это словечко пять раз на дню. Однако заставь нас вдуматься и разъяснить данное понятие во всей полноте и глубине наверняка выйдет конфуз. Хотя бы потому, что свобода индивида никогда не может быть реализована: рядом и в отдалении толкутся еще пять миллиардов индивидов, которые тоже, увы, желают свободы (причем в собственном понимании).

Впрочем, задача эта вовсе не безнадежна. «Глубина мыслителей профессиональных философов, романистов или просто даровитых людей в том и заключается, что они способны проникнуть в одно из главных допущений, запечатленных в какой-нибудь распространенной установке, выделить его и задаться вопросом: как было бы, если бы его не было?» Исайя Берлин, из чьего эссе взята цитата, именно так и поступает, демонстрируя и глубину, и талант, и феноменальную эрудицию. Выход двухтомника его избранных работ, на первый взгляд, запоздал: тема «свободы» усиленно дебатировалась как раз в ушедшем десятилетии. С другой стороны, этот вдумчивый, абсолютно не митинговый голос в бурные девяностые могли просто не услышать, захлебываясь в собственных трактовках якобы элементарного понятия (да еще вовсю «реализовывали» его!).

Когда простое делается сложным, желательна постепенность вхождения в проблему. В этой связи хотелось бы отметить толковое составление первого тома, где ключевое для Берлина понятие «негативной свободы» предваряется рядом вводных эссе, в которых автор кратко излагает собственную интеллектуальную биографию, а также определяет некие основополагающие вопросы и темы. Естественная ли наука история? Можно ли воплотить в реальной истории гармонию? Каково основное содержание двадцатого столетия? Далее мысль философа закрутится спиралью вокруг двух различных определений свободы, остановится на одном из любимых философов (Джамбатисте Вико), присмотрится к интеллектуальному оппоненту (Жозефу де Местру), а завершит свое кружение анализом марксизма и национализма в ХХ веке.

Хотелось бы также сделать акцент на том, что именуют «здравым смыслом». Кое-кто из интеллигенции считает его атрибутом сугубо филистерского сознания, чем-то низменным, примитивным. И зря: здравомыслие в своей основе «здраво», не склонно к необдуманному и поспешному изменению сложного и противоречивого мира. Конечно, одной основы (дабы обнаружить сложность и противоречивость) мало, необходимы еще компетентность, развитая интуиция, гибкость в подходах и т.п. Лишь тогда арифметическое понятие «здравого смысла», возведенное в иную алгебраическую степень, превратится в то, что Исайя Берлин именует «чувством реальности». Не имея этого чувства в себе, утверждает он, невозможно быть историком: ты либо становишься доктринером и механицистом, либо обрываешься в пучину неограниченной свободы трактовок, что в практической истории, как правило, имеет печальные последствия.

Наверное, именно «чувство реальности» заставило Исайю Берлина обратиться к одиозной фигуре Жозефа де Местра, которую почти все либеральные мыслители обошли молчанием. Считавшийся апологетом феодализма, противником революции и яростным реакционером, де Местр был безапелляционно зачислен в исторические реликты вроде вымирающих динозавров. Берлин ставит под сомнение его принадлежность прошлому: «Де Местр, возможно, говорил на языке прошлого, но суть сказанного им предвосхитила будущие события... он в некоторых отношениях очень современен и родился словно бы раньше, а не позже своего времени».

Неистовый савоец всю жизнь выступал против науки, против оптимистических идей прогресса, считая землю алтарем, на котором непрерывно приносятся жертвы «вплоть до смерти самой смерти». Его мировоззренческая картина, как считает Берлин, поразительно напоминает параноидальный мир фашизма (при этом труды де Местра были созданы за полтора столетия до разгула «коричневой чумы»!). И, наверное, неизбежен вопрос: почему же мыслителю либерального направления оказался интересен сей, мягко говоря, антидемократичный персонаж?

Ответ следует искать в опыте ХХ века, в котором идеи, поразительно сходные с идеями Жозефа де Местра, обрели пугающую актуальность, были подняты на щит и стали причиной миллионных гекатомб. «Подлинная его гениальность состоит в глубине и точности проникновения в самые темные, наименее явные, но решающие факторы социальных и политических действий». Увы, причиной торжества иррационализма стала в том числе и недооценка вполне разумными людьми этих самых «факторов».

Название второго тома «История свободы» с подзаголовком «Россия», думаю, вполне понятно. Ни в одной другой стране свобода не подавлялась с такой силой, перейдя из области обыденно-практической (характерной, допустим, для Швеции либо Швейцарии) в сугубо драматическую.

К составлению здесь так же подошли ответственно, начав с программной работы «Рождение русской интеллигенции». Не секрет, что именно эта социальная группа была носителем свободолюбивых идей, а также душой и двигателем всех русских революций. Интеллигенция в России была традиционно связана с литературой, поэтому следующее эссе вполне логично называется «Обязательства художника перед обществом». В нем автор пунктиром намечает «дилемму, которой отныне суждено терзаться всем русским писателям и художникам»: противоречие между художественным началом в искусстве и социальным служением обществу. Обрисовываются и основные герои Берлина: Тургенев, Герцен, Толстой каждый из них по-своему переживал эту дилемму.

Льву Толстому посвящены две работы, в одной из которых Берлин весьма точно подмечает переклички во взглядах великого русского писателя с Жозефом де Местром (при всей их, естественно, разнице). Однако в контексте магистральной идеи двухтомника подробней, наверное, следует сказать о личности Тургенева. Навсегда угодивший в тень титанов Толстого и Достоевского, выведенный последним в сатирическом образе Кармазинова, этот писатель, похоже, вызывает неподдельную симпатию у Берлина. А образ Базарова в романе «Отцы и дети» ученый ставит выше, нежели образы великих конкурентов Тургенева. «Он лучше всех понял этих Робеспьеров, лучше Толстого и даже Достоевского». Более того, Берлин считает, что намеченные писателем проблемы актуальны и в настоящее время: «Сомнения, которые выразил Тургенев, еще не устранены».

Последняя треть этого тома посвящена советскому времени и тогдашней социально-культурной ситуации. «Молчание в русской культуре», «Генералиссимус Сталин и искусство властвовать» названия текстов, думается, говорят сами за себя. Об авторе же недвусмысленно говорит количество написанного на российскую тему. Вынужденный эмигрировать в раннем возрасте, Исайя Берлин подобно другому великому «беглецу» Владимиру Набокову, постоянно оглядывался на Россию, как Орфей на Эвридику, и писал о ней на редкость глубоко, компетентно и правдиво.

Обаяние мыслителя в немалой степени заключается в том, что Исайя Берлин не претендует на захват вашей личности: он ненавязчиво (но всесторонне!) просвещает читателя, подводя его к неизбежности определенных мировоззренческих установок. Никуда, мол, не денешься от свободы, демократии и рационального подхода, но Боже вас упаси считать эти понятия догматами или чем-то элементарным. Берлин приводит следующую цитату: «Осознать относительность своих убеждений и все же твердо отстаивать их вот что отличает цивилизованного человека от варвара».

Думая о подобном подходе в контексте современности, не подберешь слова лучше, чем уместность. Возможно, какой-нибудь новый Ницше будет выглядеть эффектней (многие популярные нынче философы в первую очередь на эффект и рассчитывают), но куда это может завести мы уже знаем.

ВЛАДИМИР ШПАКОВ

Санкт-Петербург

©   "Русская мысль", Париж,
N 4380, 11 октября 2001 г.

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»:     ...