Юрий Афанасьев

Интернет-версия публикации в 4-х частях.
[ Часть 2 / 4 ]

Отрицательный смысл всем названным явлениям придает то обстоятельство, что обыкновенный человек все больше становится объектом манипуляций со стороны анонимных сил и ощущает свою полную незащищенность перед ними. Зло становится безадресным, а оттого еще более беспощадным, «роковым». Острее всего это почувствовало на себе «поколение Сиэтла». Последние на момент завершения рукописи вспышки активности антиглобалистов в апреле 2001 года в связи с панамериканским саммитом и в Мальме в связи с совещанием европейских министров.

В мире катастрофически увеличивается число «ненужных» людей. Ими становятся те, кто в ХХ веке служили становым хребтом современных обществ: крестьяне, рабочие, средние слои. Энтээровская эпоха разворачивается на основе наукоемких производств и информационных технологий, где «массы» (то есть множество работников) не требуются, следовательно, нет нужды и заботиться об их благополучии.

Неслучайно, видимо, олицетворением наступившей новой эпохи стали Маргарет Тэтчер и Рональд Рейган с их «тэтчеризмом» и «рейганомикой», а ознаменовалось ее наступление резким усечением типичной для послевоенного мира социально ориентированной политики до крайних пределов, удерживающих общества на грани социального взрыва.

Так что особенно уповать на лучшее не приходится. Грядущий мир может стать и менее демократичным, и более жестоким, чем современный.

Немалым было бы уже, если бы сегодняшние намерения и действия российских властей по крайней мере не усугубляли и без того слабые надежды на сносное будущее.

Опасность концепции многополярности для самой России и для мира в том, что подобная идеология фактически игнорирует важнейшие реалии современности, предусматривает продолжение геостратегической политики ХIХ первой половины ХХ века. Тем самым в дополнение ко всем экономическим, технологическим, социальным и прочим синхронным неровностям нашей планеты в будущее проецируется еще и дополнительная разорванность человечества по временной оси.

Уже теперь можно с удручающей очевидностью наблюдать огромные области Земли, которые, кажется, навсегда выпали из современности. Туда, в эти зоны, докатывается и проникает гул сегодняшнего дня, но, как правило, он вызывает к жизни в таких анклавах не перемены к лучшему, а, напротив, усиление всевозможных архаизмов, распространение самых примитивных форм хозяйствования и общения. Создается впечатление, что их правители стремятся хоть чем-то отгородиться от пугающего, непривычного звука тревоги...

Достаточно посмотреть на Иран, Афганистан, на многие африканские страны: усиление радикального фундаментализма, возрождение досредневековых еще норм обычного права, ксенофобии, натурализация хозяйствования.

Явления того же порядка просматриваются и в России. То попытки восстановления так и не отмененной еще окончательно смертной казни, то возрождение былой «симфонии» Православной Церкви и государства; то возвращение как государственного символа имперского двуглавого орла, то рассуждения о восстановлении памятника Дзержинскому на Лубянке.

Но и, казалось бы, вполне современные пришельцы рэкет, например, на государственном уровне, обыкновенная дань временам еще доордынской Руси. «Челноки» основной промысел эпохи хозяйствования на пути «из варяг в греки». В официальной и полуофициальной речи все чаще используется «блатной», воровской язык: «жить по понятиям» (в противовес жизни по закону), «семья» (обозначение окружения бывшего президента Б. Ельцина), «крыша» (противоправная защита от беззакония), «мочить в сортире»... Бартер, «теневые» отношения все это и многое другое охватывает по существу основные виды экономической и политической активности в современной России, и все это не что иное, как архаизация общественных отношений.

Однако опасность многополярности еще и в другом. Она, помимо прочего, раздирает Россию: в соответствии с подобной концепцией надо проводить глобальную политику великой державы в то время, когда на самом деле страна стала слабеющим региональным государством лишь с одним-единственным глобальным измерением ядерным.

В этом несоответствии концепции многополярности реальным возможностям России заключен и познавательный смысл рассматриваемой проблемы.

Данную концепцию можно поставить в один ряд с такими, например, стратегическими установками эпохи социализма, как «Догоним и перегоним США», или с более ранней установкой «Социализм это советская власть плюс электрификация всей страны». Но во всей истории России/СССР подобные стратегические установки не только провозглашались, не только запечатлевались, например, в ежегодных первомайских призывах ЦК КПСС и совета министров, но непременно еще и воплощались в долгосрочных перспективах типа «План ГОЭЛРО», «Освоение космоса» или же реализовывались в более определенных, кратковременных, хотя и тоже весьма дорогостоящих проектах, например, в создании водородной бомбы или «советского» шаттла «Буран».

Все перечисленные стратегические установки исходили из основополагающей идеи великодержавности, стремления к мировому господству. Они же и пригибали страну, удерживали основную массу населения подавленной.

И вот впервые за всю историю России можно констатировать (с радостью или с горестью): стратегическая установка по-прежнему есть, а на реальные действия в соответствии с ней возможностей не осталось. Не то что на ее реализацию хотя бы неполную, частичную, как, например, в случае с «Бураном». Даже на то, чтобы подступиться к ее реализации, на то хотя бы, чтобы пыль в глаза пустить: во времена Хрущева ракет стратегического назначения на самом деле было всего шесть штук, а десятки других для демонстрации американским спутникам изготовили из фанеры, даже ни на что похожее силенок уже нет.

По существу это и есть исторический конец России как имперской державы.

России в таком смысле больше нет и не будет, как нет и никогда уже не будет Византии, Австро-Венгрии, Британской империи.

Сам по себе факт окончания истории одной из империй не нов и не оригинален. Но та форма, в какой заканчивается история России как мировой державы, воистину уникальна^*.

Я имею в виду отмеченные уже проявления архаизации общественной жизни. Но проблема не только в наличии анахронизмов, куда важнее и существеннее то, что именно проявляется.

По оценкам Российской Академии наук, в стоимости нашего валового внутреннего продукта на 2000 год 82% составляет природная рента, 12% приходится на амортизацию доставшихся от СССР промышленных мощностей и лишь 6% на непосредственно производительный труд россиян. Этот факт вынужден был с прискорбием констатировать даже президент страны в своем ежегодном послании Федеральному собранию, отметив, что российская экономика мало изменилась с советской эпохи и остается скорее «экономикой ренты, чем производства».

Стоит напомнить, что уровень экономического развития общества определяется долей труда в ВВП. При первобытном строе долю труда можно оценить в 1-2% охота и собирательство мало чем отличаются от способа существования животных. При ремесленно-кустарном «способе производства» (то есть преобладающем образе жизни нации) доля труда возрастает до 5-10%, а при промышленном начинает доминировать в структуре стоимости и в наиболее развитых странах превышает 90%.

Это значит, данные РАН показывают: уже с начала 80-х годов, то есть как минимум в течение двух десятилетий, российское общество в целом экономически деградирует, проедает усилия наших еще дореволюционных сограждан, за счет которых Россия расширялась, да советских людей, создавших на этих широтах, правда не во имя человека, а работая на войну, промышленный потенциал.

Но архаизация общества происходит не только в сфере экономики.

^* Уникальное во многом патриархальное, но в принципе, стало быть, возможное сочетание традиционализма и модернизма.

Москва

© "Русская мысль", Париж,
N 4378, 27 сентября 2001 г.
N 4379, 04 октября 2001 г.

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»:     ...