ЛИТЕРАТУРА, МЕМУАРЫ |
К пятой годовщине со дня смерти Иосифа Бродского
Самуил Лурье
Я слышу не то, что ты говоришь, а голос.Дело не в том, что скоро все кончится, как у всех. А просто мироздание работает как невообразимый пылесос, добиваясь полной и окончательной Пустоты, и одна, отдельно взятая пылинка догадывается, что происходит.
Я вижу не то, во что ты одета, а ровный снег.
И это не комната, где мы сидим, но полюс;
плюс наши следы ведут от него, а не к.
...В этом и есть, видать,Пересказать горестную метафизику Иосифа Бродского невозможно. Разве только вывод из нее этический, практический про человеческую гордыню: что нет ничего бездарней. Поскольку личность мнимая величина, вроде корня из минус единицы. Самая что ни на есть христианская мысль, между прочим:
роль материи во
времени передать
все во власть ничего,
чтоб заселить верто-
град голубой мечты,
разменявши ничто
на собственные черты.
* * *
...Когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,
помни: пространство, которому, кажется, ничего
не нужно, на самом деле нуждается сильно во
взгляде со стороны, в критерии пустоты.
И сослужить эту службу способен только ты.
* * *
...Это комплекс статуи, слиться с теменью
согласной, внутренности скрепя.
Человек отличается только степенью
отчаянья от самого себя.
* * *
...Человеку всюду
мнится та перспектива, в которой он
пропадает из виду. И если он слышит звон,
то звонят по нему: пьют, бьют и сдают посуду.
* * *
...С другой стороны, взять созвездия. Как выразился бы судья,
поскольку для них скорость света бедствие,
присутствие их суть отсутствие, и бытие лишь следствие
небытия.
...Узнать,Да, печальное смирение окончательное слово Бродского. История против человека, природе вообще не до него. Как Тютчев еще предполагал, Сфинкс блефует: мы гибнем просто так, ни за что. Жизнь освещается только речью, доведенной до второго, третьего до последнего смысла. Такая речь, пересказывая молчание, придвигается к нему все ближе.
что тебя обманули, что совершенно
о тебе позабыли или наоборот -
что тебя до сих пор ненавидят крайне
неприятно. Но воображать себя
центром даже невзрачного мирозданья
непристойно и невыносимо.
Редкий,
возможно, единственный посетитель
этих мест, я думаю, я имею
право описывать без прикрас
увиденное. Вот она, наша маленькая Валгалла,
наше сильно запущенное именье
во времени, с горсткой ревизских душ,
с угодьями, где отточенному серпу,
пожалуй, особенно не разгуляться,
и где снежинки медленно кружатся как пример
поведения в вакууме.
Я был только тем, чегоКто слышал не забудет, как падал голос в последней строке: как падает сердце.
ты касалась ладонью,
над чем в глухую, воронью
ночь склоняла чело.
Я был лишь тем, что ты
там, внизу, различала:
смутный облик сначала,
много позже черты.
Это ты, горяча,
ошую, одесную
раковину ушную
мне творила, шепча.
Это ты, теребя
штору, в сырую полость
рта вложила мне голос,
окликавший тебя.
Я был попросту слеп.
Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.
Так творятся миры.
Так, сотворив, их часто
оставляют вращаться,
расточая дары.
Так, бросаем то в жар,
то в холод, то в свет, то в темень,
в мирозданье потерян,
кружится шар.
Санкт-Петербург
© "Русская мысль", Париж,
N 4352, 8 февраля 2001 г.
![]() |
|
|