Быль что было, случилось, рассказ не вымышленный, а правдивый, старина; иногда вымысел, но сбыточный, несказочный.
В.И.Даль. Толковый словарь
Васильевский остров Санкт-Петербурга осторожно переплывал из вечера в белую ночь.
Вид на Неву от Академии художеств. Литография Ф.Перро. 1841.
Просеменила старушка, в авоське позвякивали две бутылки. Судя по цвету с подсолнечным маслом.
Сфинксы, лежащие на берегу Невы, обменялись взглядом. Один из них, чуть заметно склонив каменную голову, спросил:
Послушай, Озирис... Платон, что философствовал... Правда, что торговал он маслом в Египте?
Другой сфинкс, с более отчетливей мужскими чертами лица, ответил:
Точно, Изида. А его коллега Аристотель в Афинах москательную лавочку держал. Красками, клеем торговал. Бизнес. «Москатель» так тогда говорили.
Сфинкс Изида обладала тонким заостренным носом, миндалевидным разрезом глаз, четко очерченными полными губами. Лицо женское.
Слово «сфинкс» по-гречески женского рода, сказала Изида, вздохнув. Когда я бежала от гонений Юноны в Египет...
Замолчала. Взглянула на небо, по которому передвигались, толкаясь, низкие лохматые облака.
Сфинкс Озирис чихнул. Пробормотал:
Давненько нас перебросили в Северную Пальмиру, а никак не привыкну, простужаюсь...
Изида кивнула:
Ветер крепчает. А сказали: «...на европейской части России еще сутки сохранится сухая и теплая погода, определяемая уходящим к востоку антициклоном...»
Ну, Росгидрометеоцентр... В Фивах сейчас плюс сорок восемь.
Тучи егозили бестолково, не соблюдая односторонней направленности движения. Из небольшого их просвета донесся хриплый голос:
Эй, убрать бом-брам-стеньга-стаксель?
Сфинксы посмотрели на небо. Среди туч плыл золотистый парусник.
С Адмиралтейской иглы сорвался кораблик, заметила Изида.
«На иглу сел» говорят о наркоманах, хмыкнул Озирис. Этот город многих сажает на иглу. Заражает.
Из туч неслись крики-вопли, свойственные неразберихе при крутой пьянке:
Много лучше в Голландии подмастерьем быть, чем в России царем.
Катай с плеча, Петр Лексеич! вопили голоса. Двигаем в Голландию, гальюнщики-невозвращенцы! Сундучим отселя!
Золотой кораблик медленно пробирался среди рванья туч. Негромкий голос четко выговорил:
Почто, Петр Лексеич, Степку Глебова... Как братан мне был... А ты его на кол сажал. Еще шубкой со свого плеча покрыл. Чтоб на морозе подольше мучился. Лехко это?..
Гиштория... уверенно и поучительно начал голос. Невежество, упрямство зело ополчились на меня. С той поры, как задумал полезные перемены... Исправить грубые нравы...
Громко, непочтительно рассмеялись. Ветер гулко ударил по набережной, волны стремительно рванулись, вбежали, чуть споткнувшись, на гранитные ступени спуска к реке. Тучи громыхнули, постарались выстроиться, отодвинуть поблескивающий говорящий ковчег.
Цоканье лошадиных копыт не прозвучало неожиданно для сфинксов благодаря их вековому опыту прослушиванья звукового оформления Северной Столицы.
Сверху донесся гитарный аккорд. Гитара передвигалась по небу, своим почти багровым цветом контрастируя с окружающими облаками.
Кто-то в отдалении проржал совсем по-лошадиному, завопил:
Корнет Оболенский, налейте вина! Поручик Голицын, седлайте коней!
Последовали гитарные переборы, новое цоканье копыт, и сфинксы увидели лошадь. Трусила не спеша. Приблизилась, закричала:
Привет, сфинксики! Не вы мне, а я вам загадочку толкаю: четыре ходаста, два глазаста, один хлебостун. А нутро, дак ить, наскрозь купрум чистой воды?!
Тпру, балуй, поморщился сфинкс Озирис. Даю отгадку: Медная Лошадь. Без Медного Всадника.
В яблочко, черт гладкий! загоготала Лошадь.
А хозяин-то, Петр Алексеевич, где? поинтересовалась Изида. Медная Лошадушка проговорила назидательно:
Теперя не рекут «хозяева», а глаголят патрон, босс...
Коняга взглянула вверх, повела головой, заговорила, словно читая строки явленные, напечатанные где-то высоко:
Государь Император всея Руси, отец отечествия, его Освященнейшее Высочество, Высокодержавнейший и Пресветлейший царь Московский, великий Государь и великий Князь Петр Лексеич... Медная Лошадь перевела дух, закатила глаза, правой передней ногой стерла воображаемый пот, продолжила, всея Великия и Белыя России и иных многих держав и государств, и земель восточных, западных, северных, Самодержец и высочайший Монарх... Уф, иго-го... Изволил отбыть на разборку-дискуссию по мотивам научно-фантастической повестушки «Как обустроить Россию-матушку», ядрена вошь...
Медный Буцефал ткнул копытом в небо:
Отчалил подлинно сего дня, в девятнадцать ноль-ноль по санкт-петербургскому времени на стопушечном фрегате «Зеленый дуб».
Россия... Да как ее обустроить? хмуро поинтересовался Озирис.
Постирать? Проветрить? Пыль выбить? Покрасить? Но в какой цвет?.. неуверенно предложила Изида. Помолиться? Кому? Пламенному богу Ра? Реке Нилу? Неве? Богам всея Великия и Белыя России?..
Послышались человеческие шаги. Медная Коняга, словно испугавшись, метнулась направо-налево, скрылась за углом.
Шел человек, держал газету, читал. Ночь-то белая. Человек долговязый, что позволяло ему находиться поближе к белому небу. Он подошел, взглянул на сфинксов, усмехнулся, ткнул пальцем в газету:
Вот загадка моя. Умнейшие сфинксы, решите. Зачитываю: «В Ленинском районе Новосибирска из киоска ночью была украдена стеклотара на сумму почти в 50 тысяч рублей...» Читаю дальше. Здесь-то и вопрос-заковыка... «Многочисленные стеклянные банки и бутылки удалось вынести совершенно бесшумно». Каково? Обращаю внимание бесшумно.
Долговязый посматривал на сфинксов. Те молчали.
Припоминаю, при проникновении в гробницу Тутанхамона... неуверенно начала Изида. Но не договорила.
Вот то-то и оно, усмехнулся Долговязый.
Бог Пта, освещающий каждое жилище... бормотал Озирис.
Думаешь, он, бог Пта, был подельщиком? Он освещал, а вор искусный Барьма-Кутерьма шуровал? И все же бесшумно. Вот загадка.
В России многие грязные делишки разыгрываются бесшумно, сказал Озирис. На дыбу поднимали, к стенке ставили. В подвалах... Криков не было слышно. Не доносились.
Ты дотычливый, кивнул Долговязый.
Из-за угла высунулась Лошадиная голова, проржала, картавя:
Пгавильной догогой идете, товагищи... Бегегись высоких платфогм. Учгедительное собгание устало. Не заплывай на судовой ход. Гуки пгочь от автогитета пагтии. Якогя не бросать.
Долговязый раскатисто рассмеялся:
Пока в государстве не будут царствовать философы, либо цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать...
Знаю, знаю. В курсе, перебил Озирис, произнося слова твердо, но и небрежно. Цитата из Платонова «Государства»...
Платона, того, что в Египте маслом торговал? поинтересовалась Изида.
Долговязый согласно кивнул:
Как сообщает книжечка «История умственного развития Европы» господина Дрелера, Джи Вэ.
Далее Долговязый продекламировал, подвывая, как это всегда делают поэты:
«Близ медлительного Нила, в царстве пламенного Ра, ты давно меня любила, как Озириса Изида друг, царица и сестра. И клонила пирамида тень на наши вечера...» Стишки не мои Брюсова...
Он шаркнул ножкой, раскланялся, удалился.
«И клонила пирамида тень на наши вечера», сказал Озирис, глядя вслед удаляющемуся человеку. «В царстве пламенного Ра».
В царстве пламенном Петра... усмехнулась Изида. Продолжила тихо: Сатанинский, пламенный город. Загадочный. По идее мы бы должны его разгадать. Согласно греческим мифологическим первоисточникам, мы демоны.
Какие там демоны. С места сдвинуться не в состоянии. Как ткнули, так и стоим. Затаив дыхание. Покорно.
О нас пишут «олицетворение судьбы неизбежной и нечеловеческой муки».
Мука налицо. В нас сидит, замурована.
Скрыта, как в тайной камере в пирамиде.
Снаружи выглядим, как полуженщина или полулев.
Ты женщина. Ирина, мягкая перина...
А ты лев. Лев Онуфрий. То есть благой, по-русски говоря.
Какой тем благой. Блажной скорее... Часто во сне с разительной четкостью предстает весь город. Прохаживаюсь, фланирую по Васильевскому острову. Когда-то целиком был подарен Меньшикову, теперь наш... Потом вижу иду по Дворцовой набережной, по Литейному, шагаю к Невскому... И тут, смехота, в моей каменной башке звучат такие строчки: «Я по Невскому маршэ, вдруг пердю перчатку. Я ее шершэ, шершэ плюнул и опять маршэ...» И откуда это взялось? Умора.
Сатанинский город. Даже во сне не отпускает. Произвел укол Адмиралтейской иглой, заразил навсегда.
Продолжение сновидений вижу улицу, знаю, что она Захарьевская. Та, что между Шпалерной и Сергиевской. Седьмой Литейный район. Дом номер девять, из окна эркера мама выглянула...
Кричит: «Ирина, иди обедать, папа пришел».
Ты поднимаешься, квартира девять...
Нет, Онуфрий, семь. В девятой Белка Минцберг жила.
Вечером мама садится за рояль. Папа поет...
«Благословляю вас, леса, долины, горы...»
«...по коим нищий я бреду».
В других снах я сам являюсь городом. И по Обводному каналу течет моя кровь. Подходит человек. Похожий на Долговязого... Наклоняется, черпает граненым стаканом-стопариком мою кровь, пьет. Вопит во всю ивановскую: «На Фонтанке! Был! Выпил рюмку, выпил две зашумело в голове!» А я в недоумении «выпил рюмку...» Ведь хлестал стаканами*
Нам снятся похожие сны, Онуфрий.
Тютелька в тютельку, Ирина.
Как-то летом мы не поехали на дачу... Деревня Данелюшечки.
Просто не было денег на дачу. Так мама ежедневно, перед уходом на работу, выдавала трешку, чтобы ехал на Острова.
Пароходиком. Пристань у Литейного моста.
На Елагин остров. На Стрелку. Там стояли серьезные каменные львы, опирались на каменные шары. Знали, что земля шар.
Цоканье копыт возвестило новое появление Медной Коняги. На этот раз на ней восседал Медный Петр Алексеевич.
Рядышком ритмично и мерно тарахтел Броневичок. Тот самый, что у Финляндского вокзала. На Броневичке сидел, по-турецки поджав ноги, Владимир Ильич. Но в этой позиции сохранял указательно вытянутую руку. Медно-бронзовые персонажи сдержанно переговаривались.
