|
КУЛЬТУРА И ОБЩЕСТВО |
Назывался он поселок Актер. Но теперь это название убрали.
Не называется ли он теперь Буржуй?
Нет, Буржуй он не называется. Поскольку я один актер здесь остался, я сказал: может, оставим? Нет, говорят, вы не типичный представитель этого поселка.
У меня даже был план сценария. Наши режиссеры бегают в поисках сюжета. Я дал сюжет Рязанову, Данелии. Вот мы строили все эти дачи, а теперь нам необходима охрана, потому что эти люди без охраны жить не могут. А мне она не нужна. Поэтому я говорю: «Ребята, давайте сделаем так сколько вы платите охраннику? тысяч семь-восемь? Давайте мне, покупайте телогрейку, берданку, сапоги, я буду по ночам ходить пугать людей. Я буду сторожем». Они, по-моему, даже клюнули. Но все-таки потом посмеялись, люди здесь добрые. Естественно, приходится платить за охрану вместе с ними.
Буржуй не Буржуй, но спрятан поселок от народа тщательно, ни на одной карте его не найдешь, хотя местные знают, что вон за тем забором, около Дома кинематографистов, рядом с гостиницей «Репинская», на берегу Финского залива живут люди, знающие себе цену. Среди вилл, дворцов и палаццо самый скромный дом и самая скромная машина («Шкода-Фелиция») у Олега Басилашвили.
Но даже так было не всегда. В дни десятилетия путча я интересовался августом 1991-го.
19 августа 91-го я был на даче здесь, в Репине, но этого дома еще не было. Мы снимали в государственном дачном тресте маленький домик недалеко от моря. Ночью я читал Нобелевскую лекцию Бродского. Помню до сих пор, что стояла идеальная тишина. И в этой тишине, это был уже первый-второй час ночи, вдруг раздался страшный выстрел. Все перепугались. Оказывается, у нас взорвалась бутылка с безалкогольным сидром. А потом все легли спать.
На следующее утро, 19 августа, меня будит жена и говорит: «Твой Собчак сошел с ума. Он объявляет чрезвычайное положение в городе». Я ничего не мог понять. Потом выяснили, в чем дело. Шел ливень зеленый ливень стеной. У входа в дом стоял человек в спортивном костюме и в войлочных тапочках. Мокрый насквозь. И все время меня спрашивал: «Вы едете в Москву или нет?» Я говорю, что и сам не знаю. Я был растерян: с одной стороны, надо ехать, а с другой как я их брошу? Я ему говорю: «Вы входите на террасу, что вы там под дождем мокнете?» А он говорит: «Нет-нет, я постою». Вот так он стоял несколько часов в войлочных тапочках.
Потом за мной приехали мои товарищи, близкие к демократическим кругам, чтобы я ехал в Питер. Я говорю: давайте выпьем чаю. Мы выпили чаю, съели по бутерброду. На все это ушло пять минут. Вышли стоит машина. Этого дядьки в войлочных тапочках уже нет, а у машины прорезаны все скаты.
После я выяснил, что это за товарищ... Рядом, напротив нашей дачи, дача финского консула. А за дачей домик, где жил маленький человек, в обязанности которого входило следить за этими финнами. Я думаю, что этот человек взял на себя ответственность, поскольку я был депутатом, проследить за тем, что я буду делать. Указаний арестовать меня или убить он не получал, но на всякий случай находился рядом и разрезал скаты.
Но все-таки мы добрались до Питера. Я присутствовал при речи Собчака в окне Мариинского дворца, где он объявил гекачепистов государственными преступниками. Я спросил Анатолия Александровича, что мне делать, куда мне ехать. Он говорит: поезжайте в Москву, здесь все будет в порядке. И ни одна капля крови в городе не пролилась, войска не вошли в город, хотя они были тут рядом.
Какое было у вас ощущение в те дни? Было чувство, что совершается история?
Да. Как ни странно, было. То есть я не говорил: вот она, история на моих глазах. Но я чувствовал некую необычность ситуации. И действительно: «Блажен, кто посетил сей мир...» Вот это блаженство я испытывал, оттого что понял: от нас ото всех и от меня лично зависит будущее моей страны, которую я люблю. Потому что то болото, в котором мы жили последние 20-30 лет, преступное болото, вело не просто к разлому государства, к его уничтожению, а к деградации людей нравственной и физической деградации населения. Я это понимал. Я часто жил в деревне, бывал в других городах. Я понимал, что необходимо убрать эту власть. Но мы были наивными людьми. «Социализм с человеческим лицом» тогда еще витал в воздухе.
Но я эти дни нашей революции вспоминаю с большой благодарностью судьбе, которая меня заставила включиться в эту борьбу. И если бы я обладал теми знаниями, которые имею сейчас, то, конечно, ряд ролей своих я бы раньше играл иначе: что такое Россия, для меня стало проясняться только сейчас. Мы же говорили: да, будет тяжело, но у нашего народа такой потенциальный запас. Все это были слова. Да, у народа запас, но ведь мы же не знаем, что такое на самом деле народ. И я народ я себя не отделяю от народа. Многие из нас неглубоко смотрели на эти вещи.
Как вам теперь живется творчески, актерски?
Я счастливый человек, я всю жизнь работал с Товстоноговым. И не думал ни о какой политике. Квартира, жена, дети. Я понимал, что никогда в жизни не смогу построить никакую дачу. Купить автомобиль «Жигули» за ту зарплату, которую я получаю, невозможно. Я понимал, что ни в какой другой театр не смогу перейти: ну, перейду в Москву в Театр Ленинского комсомола а где я буду жить? Все упиралось в невозможность каких-либо шагов. Получать большую зарплату? Только сольные концерты, за которые я получаю 25 рублей. А если больше, то вызывали, как Мишу Боярского, к следователю, который выяснял: кто вам дал эти 100 рублей? Так что возможностей никаких не было.
Сейчас жизнь значительно труднее. У меня зарплата около 2000 рублей. Прожить, имея семью, сложно. Поэтому приходится работать и на стороне. И я счастлив этому обстоятельству. Я чувствую себя свободным человеком. Это не поденщина, я работаю в театре Антона Чехова, меня пока приглашают. Трушкин, главный режиссер, пригласил меня на две роли: «Ужин с дураком» с Геной Хазановым и по моей инициативе «Цену» Артура Миллера.
Я могу ездить, я могу выбирать, я могу зарабатывать деньги не халтуря. Я говорю о финансовом своем положении. Я сейчас живу нормально. Не богато, не бедно. Я обеспечиваю свою семью почти всем необходимым. Но кроме этого у меня еще одна задача: показать, что человек в наше время обладает возможностями не только накормить себя и свою семью, но и сделать что-то, только постарайся.
Мне говорят: тебя приглашают, потому что ты известный, по кино тебя народ знает. Наверное, и поэтому. Ну так постарайся, чтобы и тебя знали по кино, а не сиди в театре и не жди, когда тебе дадут Гамлета. Да никогда тебе его не дадут, пока ты сам его не сыграешь где-нибудь во дворе, на чердаке и так далее. Мы создали с Алисой Фрейндлих спектакль с хорошим режиссером Пенегиным «Калифорнийская сюита» это пьеса американского драматурга Нила Саймона. Мы играем эту пьесу и у нас в театре, и на выездах. И декорации, и костюмы без всяких скидок на выезд. Это возможно, ребята, можно.
В этой самой пьесе мы пытаемся показать: вот американский мир, совершенно чужой, и прически у них другие, и ведут они себя совсем не так. А в конце мы говорим: братцы, да ведь это одно и то же, мы же такие кретины, как и они, и они такие же идиоты, как мы. Они хотят только одного любви, спокойствия, детей, здоровья, боятся старости. Вот что им нужно и всем нам. Может быть, объединимся для всего этого. И люди встают, плачут и хлопают нам. Это тоже входит в мою задачу.
Много из того, что я сейчас делаю, продиктовано теми святыми днями нашей августовской революции. Я жалею только, что иногда не ощущал меру ответственности, которую надо было ощущать. Ко многому надо было подойти более взвешенно. А я не мог, потому что я абсолютный неуч и в экономике, и в политике. Я очень обязан Гайдару и многим другим, которые меня научили, повели за собой. Например, приватизация. Было решено на все 150 миллионов поделить почти все хозяйство. Тут встали коммунисты: а как же права трудовых коллективов? Я думаю: действительно они же создавали заводы Кировский, Путиловский. Они говорят: из того, что у нас осталось, 50% трудовым коллективам. Правильно, и мы голосуем за. А что такое трудовой коллектив никто не знает. А это главный инженер, директор и бухгалтер. И им все и пошло. Зюгановым, Купцовым и многим другим. И сами же коммунисты заорали: прихватизация. А у меня и большинства демократических депутатов не хватило мозгов, потому что мы впервые сталкивались с такой ситуацией. Вот это безответственность, и я за нее себя корю. Но все-таки это было сделано искренне. Нами руководило одно любовь к своей стране и желание улучшить жизнь каждого ее населяющего. В чем-то мы преуспели: сегодня у многих людей состояние умов резко изменилось в лучшую сторону.
Актер в современной России, он другой, чем был несколько лет назад?
Актер сейчас получил очень много прав, он может, не работая нигде, зарабатывать большие деньги в антрепризах, сольных концертах. Но для этого необходима сила воли и талант. Поэтому сейчас приток актерский будет меньше.
Вот поразительная вещь: бегуны из Кении обладают от природы своей каким-то смазочным веществом в коленях, что они бегают быстрее всех в мире. А есть какой-то секрет кто становится актером?
Просто можно ответить. Стремление славы, желание принести счастье человеку. Я вспомню себя. Я плохо учился в школе и ни на что другое не претендовал. Математика гроб полный. И вот возник на моем пути Художественный театр, который меня обворожил тем, что ты попадал не в театр, не в помещение, где прекрасные актеры говорили чужими голосами чужие слова. А я увидел миры. Вот этим театр отличался. Мир «Синей птицы» Метерлинка: «Вот мы не нашли синюю птицу, дети, может, вы вырастете и найдете ее и поможете вашей соседке?» До сих пор я это чувствую. «Три сестры» Немировича тоже до сих пор. И мне захотелось туда, в тот мир. Не в тот, в котором я жил, мир контор, военкоматов, жировок. И я готов был не быть актером, а мыть полы там. Я даже думал вот какой я был странный человек! думал: фашисты опять нападут на Москву, вот они будут приближаться к Художественному театру, а я лягу вот там на крыше с пулеметом и буду его защищать. Причем ни к одному из других театров у меня не было такого отношения. В них не было нравственного клея, а во МХАТе это было главное. МХАТ сделали организмом, воспевающим советскую идеологию. Но все-таки сквозь эти бетонные стены сталинского построения пробивался гений этих двух ненормальных людей, Станиславского и Немировича, и их учеников.
Какую черту в современном, сиюсекундном человеке вы бы с удовольствием сыграли?
Я очень хотел бы показать человека, попавшего из старого, того нашего советского мира в сегодняшний день. То есть самого себя. Поддерживающего все перемены, желающего радикальных изменений и в то же время теряющего себя как объект. То есть нищающего. Он может бороться за эти идеалы, а за ним идут богатые люди, которые забирают себе все, а он остается нищим и голым. И вот его поведение в этой ситуации.
Это и есть, наверное, интеллигент?
Наверное. Помните начало 90-х? Я был депутатом. Приходила из Германии гуманитарная помощь, половину которой разворовывали, но все-таки мы распределяли. И вот я на приеме сижу в своем районе: старухи, подвязанные веревками, вы знаете, блокадницы типа Берггольц. С прическами, но видно, что пальто у нее куплено в 35-м году. «Мне бы грамм 200 сухого молока». Я понимаю, как она живет: 200 грамм сухого молока она пришла просить у депутата. Конечно, мы помогали. Но, уходя, эти люди зная мою позицию, они мне все говорили: «Но вы держитесь!» Вот это вызывает у меня уважение.
Наша задача оставаться такими людьми. И сыграть я бы хотел такого человека. Ему плохо, он открывает какую-то сферу, и в нее не он попадает, а совершенно посторонние люди, которые пользуются этой сферой и за его счет составляют себе богатство. А создавал эту жизнь он...
Беседу вел
ИВАН ТОЛСТОЙ
Репино Прага
© "Русская мысль", Париж,
N 4391, 10 января 2002 г.
... |
|
|
|
|