Еврократия

Коропкин по ночам сидел дома у себя на кухне и, бывало, размышлял. А чаще даже не размышлял, а просто наподобие антенны целил в сумрак ночи, ожидая от космоса то ли каких-то поблажек, то ли указаний. Иногда он что-то записывал. Мы имеем в распоряжении несколько его текстов и обычно приводим их в начале наших фельетонов. Вот типичное его размышление.

«В мире находится достаточно злодеев, чтобы при возможности учинить капитальные неприятности миллионам людей и даже создать систему, воспроизводящую эти неприятности.

Но в мире достаточно и добрых людей, сначала пытающихся тормозить эти неприятности, а потом и остановить их.

Действие добра и добрых людей медленнее, это, как правило, не серия впечатляющих актов, а процесс, подчас очень постепенный.

То есть негодяев достаточно, чтобы учинить неприятности миллионам, но недостаточно, чтобы всех принудить быть похожими на негодяев, и недостаточно, чтобы система негодяев пребывала в неизменности.

Ведь даже у негодяев могут быть добрые дети.

Добрых же людей недостаточно, чтобы предотвратить эти неприятности, но достаточно, чтобы их сперва смягчить, а потом и привести общество (если оно того заслуживает) к изменению нравов и системы».

Главным показателем общественного здоровья и общественных нравов для Коропкина являлась физиогномика. Он размышлял так: если какое-нибудь сборище индивидуумов имеет веселые и добродушные мины, то это указывает на моральное здоровье общества, а если они все мрачные и рожи у них унылые, как в Освенциме, то это хуже и должно наводить на размышления. Мода на унылые рожи взялась во второй половине XIX века, когда физиономии (лица) представителей правящих классов потеряли бодрость духа и стали кислы. Достаточно посмотреть на портреты той эпохи. Чувствовали приближение катастроф XX века, что ли?

Взять к примеру художника Серова. Во всех отношениях хороший художник, но не популярен в Европе пока. А в чем причина? Живопись плоха? Нет, хороша живопись. Так в чем же? А в физиогномике. Предприниматель Нобель смотрит у него как затравленный зверь. Великий князь Павел Александрович (тот, что в сверкающей кирасе и с конем из Третьяковки) на картине вообще, как бы сказали в старину, «не жилец». Николая Второго, царя, того так как будто бы вообще пыльным мешком из-за угла огрели.

И лишь «Баба с лошадью», чудная пастель, светится и греется, хотя там изображена зима. Ну да еще «Девочка с персиками».

А самому Серову, небось, казалось, что он верно и глубоко изображает портретируемых.

Кисло-мрачные лица возникли в неимоверном количестве после эйфории 1960-х и с тех пор не проходят. Показы мод стали напоминать Освенцим уже не только с точки зрения худобы девиц, носящих наряды, но и с точки зрения выражения их лиц: оно в последние десятилетия таково, как будто их ведут в газовую камеру или на виселицу. Прямо какие-то Зои Космодемьянские.

Однако на показе мод в Париже осенью 2001 года случилась небольшая революция. Впервые за долгие годы, если не десятилетия, манекенщицы улыбались у трети модельеров (или четверти).

Они были также намазаны приятно, как матрешки, и выяснилось, что личики у них вполне милые, даже почти красивые.

Ибо раньше, повторяем, они смотрели как узницы Освенцима, без улыбки и страшно.

Конечно, с точки зрения фигуры ничего не изменилось, и когда они представляли прозрачные ткани на своих хилых, тщедушных туловищах, то Коропкину становилось как-то не по себе.

Они, как и были, остались ходячими вешалками. Но заулыбались. Заулыбались. Что-то в этом есть.

Про такие груди, как у манекенщиц, русский народ говаривает: зеленкой прижигать.

Про ноги такой худобы русский народ вообще не высказывается жалеет, должно быть.

А идут они, животом округлясь вперед, ногу ставя перед ногой, по одной линии, отчего вертлявость имеется в бэксайде.

«Но неужели этот пидарастизм в модопоказе исчез хотя бы в физиогномике? думал Коропкин. Уже неплохо. Неплохо».

Музыка и светопостановка остались на том же питекантропическом уровне: все то же желание выстроить предельный дискомфорт для зрителей.

«Тенденции», понимаешь, моды.

Надо отметить появление садово-огородных расцветок не в смысле садово-огородной одежды, а в смысле садово-огородных культур и цветочков.

Это садово-огородническое цветопредставление явилось, может быть, лишь кратким эпизодом, а в целом никакого-такого поворота к цветорадости не наблюдается.

Новые банкноты евро, появившиеся 1 января, нарисованы сухо, протокольно и предельно «политически корректно».

На одной стороне каждой из них изображены архитектурные детали из разных эпох: античности, романики, готики, Ренессанса, барокко, рококо, модерна. Не конкретные детали чего-либо, а так, что-то усредненное.

На оборотной же стороне, которая на полтона светлее, изображены мосты столь же неконкретные. Разработчики считают, что мосты это символ общения как европейцев между собой, так и их с остальным миром. Ну, плюс карта Европы, обрывающаяся где-то в районе меридана Москвы.

Размеры у всех банкнот разные не то что у доллара. Интересно, что десятиевровая банкнота красноватого цвета, что для русского человека привычно десятка, «червонец», «красенькая».

Другой интерес в новых банкнотах найти трудно при всем желании кроме практического, разумеется: трудно что-то возразить против евровалюты как идеи; давно пора было.

Безликое слово «евро», которым обозначили европейскую валюту, мало кого воодушевило (кроме брюссельских бюрократов, может быть; но может ли их что-нибудь воодушевить?).

Это же сколько слов теперь придется изменить, на сколько слов ляжет тягостная тень меркантилизма? Франко-германский еврокорпус это теперь что? военная единица или денежная? А евроинтеграция? И все остальные слова с корнем в евро?

Коропкин давно себя называл еврократом, имея в виду свой европоцентризм. Раньше его понимали. Теперь надо уже разъяснять, что это такое, и обороняться от насмешечек.

Его тоже тянуло к насмешкам. «Не имей сто еврей, а имей сто друзей», сказал он своему другу еврею Михаилу Ароновичу Новикову.

«Я заметил, сказал Ароныч, что в случае с евро только в русском языке рождается эта ассоциация с нами, евреями, а в других языках нет».

«И очень хорошо, сказал Коропкин. Надо разнообразить. А то уже достали своим сионизмом: импрессионизм, постимпрессионизм, экспрессионизм. А это на всех языках имплицитно пропагандировало сам знаешь что».

«А ты имеешь разве что-нибудь против сионизма?» спросил Ароныч.

«Если бы я был еврей, то, может быть, и имел бы, а так нет».

АНАТОЛИЙ КОПЕЙКИН

Париж

©   "Русская мысль", Париж,
N 4392, 17 января 2002 г.

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»:     ...