МИР ИСКУССТВА

 

«Смысл танца в гармонии, выразительности»

Беседа с солисткой Большого театра Ниной Ананиашвили

Нет, конечно: остались роли в еще не родившихся балетах...

Это похоже по ощущению: я представляю себе некоторые новые балеты очень ясно, жду и почти слышу их музыку. Так было с двумя балетами, которые мы показали в Театре Елисейских полей, «Прелести маньеризма» и «Кабуки. Сны о Японии». Я их представила себе «невылупившимися» и внутренне начала готовиться к ним до их рождения. Потом пришла музыка, хореография все новое и неожиданное.

Однажды у меня появилось ощущение, что я многого не знаю в своем искусстве. Это как во всем: чем больше читаешь, тем больше понимаешь, что еще ничего не прочел. Или актер играет Гамлета, а потом вдруг начинает бредить Фигаро, Хлестаковым.

Чем лучше танцуешь классику, тем больше тянет отведать других стилей, найти другую пластику. В последние годы я много выступаю на Западе, и у меня появилась возможность работать с разными постановщиками, в том числе молодыми. Хореографы данс-модерна иначе смотрят на тебя, воспринимают твою индивидуальность, твои особенности, которые в классике совершенно ни к чему. Девочек, которые танцуют, например, в «Театре современного танца» Алексея Фадеечева, в классику не поставишь, а у него они проявляют себя фантастически.

Диктат законов классического танца действительно очень суров. Многие танцовщики и танцовщицы, привыкшие к постоянному самоконтролю, не могут раскрепоститься и позволить себе свободное движение, нарушающее классические каноны.

Сначала было именно так. И вдруг произошел переворот: Датский королевский балет предложил исполнить все балеты Бурнонвиля!

Самое прямое. В своей хореографии он первый начал смешивать классический и характерный танец, размывать жесткие границы академических установок. Его хореография привела меня к данс-модерну прямой дорогой.

Потом мне предложили роль Манон в хореографии Кеннета Макмиллана балетмейстера, который использует свободную пластику, не отказываясь от классической основы. После я танцевала балеты Баланчина в «Нью-Йорк-Сити балле». Нужно было за неделю выучить партии в совершенно другой технике. Успех был оглушительный, но это была не моя личная победа, а доказательство гибкости и жизнеспособности русской балетной школы.

Он великий хореограф, создатель неоклассицизма в балете. А ведь его феномен объясняется просто: он уехал жить в Америку и столкнулся с американской школой, далекой от европейского и тем более русского совершенства. Он возвел недостатки американской школы в достоинства и создал свой собственный стиль. В классических па он находил новые неожиданные ракурсы.

Когда Барышников приехал в Америку, он еще застал Баланчина, работал с ним три года и совершенно преобразился. Миша удивительно одаренный человек. Он вскоре создал свою труппу. Сейчас он оставил классику танцует и ставит только данс-модерн.

Хореографов, которые мыслили бы современными категориями. Это касается и техники, и эстетики танца. У нас в балете настоящий застой. Но в один прекрасный день может родиться великий хореограф, и ему понадобятся артисты, в совершенстве владеющие школой.

Мы сделали с ним «Кабуки сны о Японии» и «Прелести маньеризма». Это была первая попытка Большого театра совершить прорыв в «модерн». Мы показали их во многих театрах мира, в том числе и в Париже. Потом договорились продолжить совместную работу, но его перехватила Мариинка для постановки #171;Щелкунчика»...

Сам Ратманский был изумлен еще больше и в шоке уехал в Данию, где у него контракт. К сожалению, отсутствие этики и логики в принятии решений дело для наших ведущих театров привычное...

Балет был прекрасный, просто роскошный во всех отношениях. Поставил его французский хореограф Пьер Лакотт, который восстановил специально для Большого театра премьеру 1927 года! Сохранилась музыка Пуни, либретто и воспоминания о постановке Петипа. Последней исполнительницей была Марина Семенова. Музыка не хуже, чем «Жизель» Адана или «Дон Кихот» Минкуса, очень «балетная», но не шедевр. Великие композиторы редко писали балеты, и нельзя же ставить только Чайковского и Прокофьева!

На постановку были затрачены огромные усилия и средства. Мы станцевали по очереди шесть спектаклей я, Грачева и Лунькина, и спектакль был снят, гастроли аннулированы, раскупленные на много спектаклей вперед билеты возвращены в кассы. Зато Пьер Лакотт был обласкан у себя на родине и вскоре поставил в Парижской опере «Пахиту». Пресса писала: «Пьер Лакотт вернулся, чтобы восстановить шедевр!» А ведь именно результаты его работы в России привлекли к нему внимание. А мы сами свое собственное добро взяли и похоронили! И это в то время, когда артистам невероятно трудно живется. Они зарабатывают прожиточный минимум только на гастролях.

Это свободная пластика. Человека, способного к движению, можно подготовить в современный балет за несколько месяцев. Но в классику вы его не поставите. На пальцы не станет, не будет чистоты движений, пятых позиций, виртуозных вещей: жете-ан-турнан (большие прыжки с поворотами), тур-пике, фуэте и т.д. Этому надо долго учиться с детства, отдавая все время тяжелому тренингу. Моя бабушка, которая отвела меня в балетную школу, потом горевала, что не представляла себе, какая каторга классический балет.

Нет, никогда. Виртуозность дается тяжело, но смысл танца в другом в гармонии, выразительности. Наша речь это пластика. Тело должно быть доведено до автоматизма, тогда мысль, импровизация создают искусство.

ВИКТОРИЯ ГАНЧИКОВА


Париж



©   "Русская мысль", Париж,
N 4410, 23 мая 2002 г.


ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»: РУССКАЯ МЫСЛЬ

 ...