|
ЛИТЕРАТУРА, МЕМУАРЫ |
От тюрьмы да от сумы... откуда эта болезненная притягательность подконвойного мира, на который в условиях советской жизни 50-х нет-нет да натыкался «ребенок из благополучной профессорской семьи»? Мир этот подступал в облике то племянника моей няни, знаменитого «Васютиного сына», заявлявшегося к нам между двумя отсидками, то бритоголового хмурого парня в ватнике, которого с безошибочным классовым собачьим чутьем облаяла на прогулке такса моей английской гувернантки в тот момент, когда он, как я теперь понимаю, переминаясь с ноги на ногу, показывал милиционеру справку об освобождении. Или другое: отправляясь на дачу в Комарово с моими родителями, мы садились на Финляндском вокзале в пригородный поезд, который через 2-3 минуты проплывал мимо кирпичного здания тюрьмы, где, как я узнал много лет спустя, умер во время блокады арестованный «за пораженческую агитацию» Даниил Хармс, но я уже и тогда не мог оторвать от нее глаз, чем очень сердил мою маму. И можно считать, что, когда в конце концов «ватничек и ушаночку» пришлось в возрасте 37 лет примерить и мне, в тюрьму я попал «как в дом родной».
В студенческие годы стойкое это внимание преобразовалось в филологический интерес к блатному языку, который приходилось удовлетворять главным образом расспросами бывших сидельцев и тоненькими репринтами халтурных справочников, составлявшихся для младшего состава войск МВД и, несмотря на грифы «совершенно секретно» и «для служебного пользования», моментально перепечатываемых в «загранзоне».
И вот наконец, в конце 80-х, появился капитальный «Справочник по ГУЛАГу» настоящая, полноценная, полновесная энциклопедия лагерной жизни Жака Росси, о котором мало что было известно. Однако в начале 90-х я услышал о нем от общего знакомого, который, вернувшись из Франции, дал мне его парижский телефон. Как только я оказался в Париже, я ему позвонил, и, к моему удивлению, Жак, узнав, что я бывший зэк, выразил желание немедленно со мной встретиться, предложив тотчас ко мне приехать. Я прождал его часа два, после чего он позвонил и отменил визит, сославшись на забастовку метро.
| Жак Росси. Ах, как была прекрасна эта утопия! Гулаговские хроники. Пер. с франц. Натальи Горбаневской. "Русская мысль", 2002, публикация с продолжением: с N 4391, 10 января 2002 г. по N 44319, 25 июля 2002 г. |
Еще в России я познакомился с вашим справочником. И мне, не только как филологу, но и как бывшему зэку, было бы интересно знать, каким образом вы смогли собрать и обработать такой поразительный материал?
Когда я в 1937 г. попал в ГУЛАГ, я уже немного знал русский язык, который изучал в парижском Институте восточных языков (и не только русский, но и китайский, и несколько других восточных языков). Оказавшись в ГУЛАГе, я сначала был ошарашен, как это я, западный коммунист, попал в советскую тюрьму, но довольно быстро сообразил, что получил уникальную возможность побольше узнать о стране, которая была моим идеалом.
Это был 37-й год, то есть прошло двадцать лет после октябрьского переворота, и я там встретил немало участников революционных событий, которые побывали еще в царских тюрьмах, а теперь попали в сталинские. И постепенно я начал понимать, что то, что я знал теоретически про Советский Союз, про марксизм-ленинизм, на самом деле выглядит совершенно иначе. Человек ведь меняет свою философию, только если ему, грубо говоря, дадут по голове.
Сначала я, как и многие, пытался себя убедить, что попал в ГУЛАГ по ошибке, но время шло, и становилось все яснее, что на самом деле это как раз закономерность. Между прочим, одним из моментов, особенно меня ошарашивших, поскольку я языковед, был лагерный, или блатной язык со всей своей ужасающей грязью, но и со своей красочностью. Работа с ним стала для меня главным развлечением в ГУЛАГе; сначала я просто переводил эти выраженьица на разные языки, для забавы, а потом все отчетливее стал понимать, что этот советский язык, эта советская языковая реальность содержит ключ к пониманию сути советской системы.
Одно из открытий, которое я сделал благодаря моему пребыванию в ГУЛАГе, это то, что ГУЛАГ составляет не какое-то извращение, а самое существо советской системы. Конечно, мне как бывшему коммунисту не сразу дано было это понять. Даже после всего, что уже написано про Советский Союз и про ГУЛАГ, я еще встречаю на Западе людей, которые утверждают, что все это ошибка: в одной книжке (забыл ее название) есть, например, образ старого большевика с выбитыми зубами, с переломанными ребрами, которого в телячьем вагоне везут на восток, а он все еще думает, что это какая-то особо умная мысль партии: перебросить верных коммунистов на восток, чтобы никакие японские шпионы об этом не догадались; ведь человек цепляется за свой идеал, человек не очень хочет знать истину, ему важнее верить в свою иллюзию, в утопии так ему легче жить.
Можно ли вас спросить, как вы попали в ГУЛАГ?
Я был курьером при международном отделе Коминтерна (типичные советские названия, которые ничего не объясняют), потом работал на нелегальной радиостанции в Испании, и тут меня вдруг срочно отозвали в Москву. Когда я туда прибыл, мой старый московский начальник уже сидел. Они долго не знали, что со мной делать, и в конце концов предъявили мне обвинение в шпионаже. А я, конечно, не сомневался, что это ошибка, что скоро все выяснится, и больше всего был озабочен тем, что радиостанция в Испании целый месяц не работает, а заменить меня на нелегальном посту очень сложно: надо знать код, сигнал и т.п.
И вот, когда наутро после ареста меня ввели в бутырскую камеру а по мне видно, что я иностранец, подходит ко мне задрипанный арестант, весь желтый: «А, иностранец, шпион!» А я: «Что вы этим хотите сказать?» «А то, что слышишь!» Подходит другой и говорит с такой завистью: «А говорят, иностранцев не бьют!» и я снова: «Что вы этим хотите сказать?» «То, что слышите!» Я ничего не мог понять: как это советские органы могут избивать? Этот человек наверное, клеветник, он действительно враг народа, а со мной произошло недоразумение, и меня скоро отпустят.
А вы были подданным Франции?
Французского гражданства я никогда не терял, но в Москве оно не имело никакого значения. У меня было два гражданства польское и французское. Мой отец умер до моего рождения, и мать снова вышла замуж, за поляка, и уехала в Польшу.
Но как же составлялся ваш справочник?
Посадили меня в 37-м году, а освободился я окончательно в 61-м; собственно, освободили меня в 56-м, после ХХ съезда, но еще пять лет я был в ссылке, так что фактически освободился в 61-м и попал в Польшу. Там, «отходя» от ГУЛАГа, я стал составлять словарные карточки (начатые еще в лагерях), которых образовалось 18-19 тысяч (в справочник их вошло около трех тысяч, хотя в предисловии говорится всего о двух). Несколько технических моментов, которые мне облегчили задачу, это то, что я владею несколькими языками и умею рисовать, а когда рисуешь, различаешь детали! Потом я долго эти материалы обрабатывал. Приехав же на Запад, я получил доступ к библиотекам. Даже в варшавских библиотеках я уже многое нашел например, регламент царской тюрьмы: что получал царский заключенный, скажем, по понедельникам сало филейное или что-то подобное. Когда я это читал слюнки текли! А ведь ни в одном советском документе не значится, что должен получать советский заключенный, есть только статья, где написано, что он получает питание, достаточное для поддержания здоровья в нормальных условиях, это тот максимум информации, которая есть в советской литературе.
И когда я стал «вгрызаться» во все это, я все яснее и яснее понимал, что такое этот Советский Союз. Надо отдавать себе отчет, что ГУЛАГ существует практически со дня его основания и что через него прошла огромная масса людей, точное число которых неизвестно: десятки миллионов женщин, мужчин, детей и подростков. Кстати, в 1935 г. был принят закон, предусматривающий, что молодежь с 12 лет несет ответственность наравне со взрослыми без всяких скидок, а я помню на этапах мальчишек, которым было по 8-9 лет, они еще не все буквы выговаривали. И вся эта масса, все эти люди были морскими свинками подопытными животными, на которых политическая лаборатория Советского Союза ставила опыт, как эксплуатировать огромные массы людей, держа их на самом скудном питании, в самых минимальных условиях жизни, и... опыт удался! Вот так я работал над этой книгой.
Это уникальный пример, когда работа такого масштаба составлялась по памяти.
За двадцать пять лет кое-что в памяти остается. Впрочем, многое я находил, уже будучи на Западе, где тоже интересовались ГУЛАГом и многое можно было найти в библиотеках. Есть множество документов, опубликованных до 1930-1931 гг. многое публиковалось в советских газетах, после чего была введена секретность. Зато многие секретные инструкции вообще не публиковались, но тот, кто побывал в лагере, их знает.
Вот пример: в августе 37-го года, когда я сидел в Бутырской тюрьме, в камере напротив, где было 80-100 человек, в ночь, кажется, с 18-го на 19-е, началось массовое избиение. В тюрьмах без избиений не обходится нигде, хотя все-таки в демократических странах это не бывает ни в такой форме, ни в таких масштабах, а это было избиение людей в лепешку. Потом, уже в лагерях, встречаясь с другими заключенными из других тюрем, мы установили, что именно в ту ночь была применена инструкция об избиении в массовом порядке, этого никто не знает, а вот заключенные узнали. Может быть, когда-нибудь эту инструкцию найдут в архивах, ведь бюрократия в СССР была колоссальная. Таким образом, статья в «Справочнике» содержит уникальный «полевой» материал.
Или вот статья «законность» там поясняется: законности как таковой нет, а есть социалистическая законность, и это совершенно по-ленински. В одном из последних томов Ленина ясно сформулировано тут и открытия архивов ждать не надо, что этично все, что служит победе пролетариата и делу революции, стало быть, этичен и ГУЛАГ, то есть, иначе говоря, само понятие этики просто упраздняется.
Понимание этого пришло не сразу, и я хочу еще раз подчеркнуть: если у вас есть какое-то мировоззрение, то есть если вы его построили не просто так, а много прочли, продумали, то отбить его у вас не так легко. В сущности это вопрос смелости: когда мировоззрение рушится под напором жизни, приходится сказать себе: «Какой я дурак», а человек этого не любит, он всегда хочет быть прав. Особенно трудно признаться в своей глупости интеллигентному человеку. Вот и о себе я могу сказать: я был глуп и долго убеждал себя в том, чего нет.
Приведу лишь один случай, который на многое мне раскрыл глаза. Это было, когда я впервые увидел мужиков жертв коллективизации. Я встретил старика с трясущейся головой, с невидящими глазами, который ровным голосом, как рассказывают мужики, рассказал, как их заперли в телячий вагон всю семью, детей, внуков, правнуков, которые один за другим умирали в этом вагоне, а внучка родила близнецов, которые тоже умерли, и вот тут я впервые усомнился: ведь это был не какой-то отдельный случай за два года в тюрьме я уже на многое насмотрелся, и тут мужик монотонным голосом рассказывает то же самое, что я читал в буржуазных газетах на Западе и чему не хотел верить, и не только я, коммунист, но и многие честные западные буржуа верить не хотели! Помню, как мне было перед ним стыдно, что я, будучи 17-летним мальчишкой, готов был голову дать на отсечение ради идеалов режима, который в это время так спокойно и хладнокровно зверствовал. И тогда же я открыл для себя, что разница между фашистскими, нацистскими системами и марксистско-ленинской только в том и состоит, что нацисты истребляли инородцев, а марксистско-ленинская система свой собственный народ, ибо ни один коммунистический режим, будь то в Советском Союзе, на Кубе или в Юго-Восточной Азии, до сих пор еще не смог просуществовать без ГУЛАГа. И тогда самый лучший марксист-ленинец товарищ Пол Пот.
Париж
© "Русская мысль", Париж,
N 4419, 25 июля 2002 г.
... |
|
|
|
|