Лекция, прочитанная на семинаре в Свободном университете «Русской мысли» (Москва, 17 июня 1999 г.)

Ален Безансон. 17 июня 1999 г.
Во время выступления в Москве на семинаре
в Свободном университете "Русской мысли".

Нужно ли было христианской религии влиять на изобразительное искусство? Я перефразирую предположение Этьена Жильсона, что христианство могло обойтись без философии, поскольку, в конце концов, это ничего бы не изменило в его вере в пришествие Мессии и Его Воскресение. Могло ли оно подобным же образом обойтись без искусства?

Христианство возникло в лоне Завета, в который в качестве основного образующего элемента входил абсолютный запрет на изображения любого рода, даже созданные игрой случая. В первые века своей истории христиане не считали себя свободными от соблюдения второй заповеди, и каждый раз, когда в последующие времена возникала тревога о допустимости изображений, вновь раздавалось торжественное "не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу". Художники мастерили идолов, перед которыми осуждали мучеников, и Тертуллиан советует желающим обратиться в христианство художникам сменить профессию.

С другой стороны, христиане обратились к философии. Отвергнув как идолов "богов полиса", они уже во II веке приняли бога философии как истинного Бога, насколько Он был доступен познанию до Откровения. А философская традиция к изображениям относилась отнюдь не благосклонно. Еще до Платона философы изобличали канонические изображения богов как неуместные по отношению к божественному, о котором они имели более возвышенное представление. Платон отверг художественное подражание как удаленное от реальности идей на слишком большое количество ступеней и распространил свою критику на само искусство. Плотин направлял поиски прекрасного внутрь. Его эстетика лишена произведений искусства не только потому, что материя неспособна заключить божественную красоту, но и потому, что восхождение к Единому открывает доступ в области, где сами формы бессильны: "Изначальная природа Прекрасного не имеет формы" (Эннеады, VI, 7, 32). Если "возлюбивший" упорствует в стремлении к "невидимому образу", если единственное подлинное творчество заключается во внутреннем устроении души, "ваяемом" аскезой, то плотиновский музей будет похож на ярмарку современного искусства, где произведение исчезает за демонстрацией любыми средствами кроме самого произведения искусства художественной одаренности автора.

Наконец, целый пласт собственно христианского богословия отвращал от искусства. Знание о неминуемости наступления Царства Божиего, начала которого уже осуществились в Воскресении и причастности крещеных к воскресшей Плоти, питало не антикосмизм (обретавший гностическую окраску, явно присутствовавшую в Церкви, но осуждаемую и гонимую), а некоторую потерю интереса к Космосу. Не то чтобы он был плохим, нет, он хорош, но есть вещи получше, сильнее зовущие к созерцанию. Таким образом, оказывается менее необходимым украшать его. К тому же тяга к образам, к материальным изображениям, дает пищу суевериям. Чувство исключительности высших классов дискредитирует наивные изображения народного благочестия. Оно придерживается культа в духе и истине, презирает медитацию и стремится к непосредственному достижению божественного. Но сама сущность божественного непостижима. То, чем Бог не является, известно лучше, чем то, чем Он является: апофатическое богословие, если оно не уравновешено богословием катафатическим, или положительным, не станет глядеть на работу художников, в которой оно, черпая аргументы в традициях платонизма, усмотрит препятствие к чистому созерцанию.

---

[ 1 / 15 ]

ПЕРЕЙТИ НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ СЕРВЕРА »»:     ....