|
Лекция, прочитанная на семинаре
в Свободном университете «Русской мысли» (Москва, 17 июня 1999 г.) |
Если природа исключена из поля зрения чисто христианского искусства, то что происходит с человеческой свободой в художественном творчестве? Она стеснена богословием, которое определяет, контролирует и принуждает ее к бесконечному повторению. Homo sapiens от самых начал проявляет стихийную склонность к искусству. Не будем вдаваться в споры о том, следует ли приписать это поискам магической власти, заинтересованности окружающим миром или простой игре, трудоемкому занятию, не приносящему определенной пользы, бесцельной цели, как говорил Кант. Система иконописи очевидно противопоставлена таинственному порыву, который породил наскальную живопись и, как рассказывают, побудил маленького Джотто рисовать на стене баранов, которых он пас.
Рассмотрим искусство иконописи, возрождающееся после иконоборческого кризиса. Согласно принятому догмату, почитание иконы через образ восходит к первообразу этим исправляется заблуждение тех, кто превращал икону в идола. В действительности народное благочестие быстро обращается на икону, заряженную маной (мана, в представлении меланезийских племен, особая жизненная сила или потенция, свойственная некоторым людям, животным или предметам. Пер.), обладающую чудодейственной силой, то есть на деле мы возвращаемся к докризисной ситуации. С другой стороны, даже сведенная к изображению божественного постиконоборческая икона склоняется к возвышенно-символическому, к изнеможению плоти иконоборческий платонизм вполне удовлетворяется этим новым стилем. Теоретическое иконопочитание часто принимает форму неустойчивого компромисса между иконоборчеством и иконопоклонством. Однако в своих рамках иконопись произвела шедевры нет ничего прекрасней великих классических византийских, балканских и русских икон. Это непревзойденные удачи, которые напитали раннее итальянское искусство. Но эта красота плод таланта и личного гения нескольких иконописцев, а не богословия, которое лишь гарантирует обрядовую ценность. Узреть невидимое позволяет искусство иконописца, оно возносится до идеала жанра, а не богословское оправдание, которое с тем же успехом относится к грубой деревенской иконе. Понемногу это искусство чахло и в XVII веке оказалось практически исчерпано. Тогда пришли новые силы, рожденные желанием изображать земное и освободиться от однообразия канонов, и стали разрушать иконопись. Иконопись выдыхалась, переставала быть понятной. Она превратилась в безжизненную форму, тормоз, который постепенно превозмогает новая художественная система. Идеал чистого христианского искусства погиб.
Отметим, что если бы христианство породило лишь это искусство, то его считали бы великим, хотя и узким. В греко-римском, индийском или китайском искусстве формы разнообразнее, произведения обильнее. Посещение византийского музея в Афинах после посещения музея Акрополя внушает печаль, сравнимую с той, которую испытываешь, созерцая египетское искусство мусульманского периода после искусства египетской древности.
© "Русская мысль", Париж,
N 4275, 24 июня 1999 г.,
N 4276, 01 июля 1999 г.,
N 4277, 08 июля 1999 г.
| [ 5 / 15 ] | ||||
|
|
||||
|
||||
